Людмила Астахова - Дары ненависти

Рамман Никэйн Янамари

Наверное, это был самый последний снегопад уходящей зимы. Словно та взяла реванш за долгие оттепели января и туманные теплые ночи февраля, наслав ледяной ветер и настоящую вьюгу в ту пору, когда следовало бы уже почкам набухать на деревьях и возвращаться с зимовий птицам. Снег, легший поверх зеленой травы, как напоминание о том, что все повторится снова, следуя извечному жизненному циклу: за зимой следует весна, и лето наливается жизнью, чтобы потом рассыпаться прахом в ледяных объятиях небытия.

Мокрые хлопья падали на искусственные розы на бархатном капоре Джоны — этом последнем писке моды: одна раскрытая, другая обязательно в бутоне. Леди Янамари плохо переносила холод и даже в пальто на лебяжьем пуху отчаянно мерзла. Виду она не подавала, но губы быстро посинели, а нос сразу стал мокрый и красный. И получилось, что не поцеловала, а клюнула Раммана в щеку.

— Ведите себя хорошо!

Идгард, конечно, ревел во всю глотку, теребил материнский подол, и только уверение, что мама привезет из столицы новую игрушку — лошадку с настоящими хвостом и гривой, — кое-как утешило расстроенного мальчугана. Но он продолжал всхлипывать и обиженно сопеть.

— Я люблю вас, дорогие мои, — шепнула на прощание Джона. — Я обязательно вернусь. Обещаю.

— Не волнуйся за нас, мы справимся, — бодро ответствовал Рамман и, чтобы предупредить дальнейшие наставления, добавил: — И где самое безопасное место, и к кому обращаться за помощью, я тоже помню. Ты повторила мне это раз сорок, если не больше.

Она тихонечко всхлипнула и шутливо пригрозила пальчиком, мол, смотри у меня и только попробуй пойти против материнской воли, ужо я тебя!

Юноша почтительно поклонился родительнице, прижался щекой к ее ладони, затянутой в лайку перчатки. Имел бы право — заплакал бы от щемящего нехорошего чувства скорой потери.

— При первой же возможности я вызову вас обоих. Дай только срок все уладить.

Не исключено, что Джона вызовет детей на собственную свадьбу с каким-нибудь сговорчивым вельможей, который польстится на хорошее содержание. С одной стороны, Рамман стал бы полноправным хозяином Янамари, а с другой — ему совершенно не хотелось видеть мать замужем за посторонним. Кто знает, как этот чужак будет относиться к супруге-шуриа после обряда. А вдруг неподобающе сурово? Эвфемизм, означающий в светских разговорах банальные побои. Да и вообще… Зачем им всем кто- то чужой, когда есть свои?

Узенькие подошвы теплых бот оставили на снегу аккуратную цепочку кукольных следочков, будто не взрослая женщина прошла, а маленькая девочка пробежала. В столице знатные женщины и в снег, и в дождь носят почти невесомые тряпичные туфельки, намокающие от любой сырости, а потому перемещаться по городу приходится только в экипаже, но в провинции все проще и здоровее.

— Береги себя! Одевайся теплее.

Довелось юноше видеть эти новомодные наряды в журналах — тончайшие, полупрозрачные платья из батиста посути ничего не прикрывающие. Сплошное бесстыдство и разврат, и, к радости Раммана, эта мода матери не шла катастрофически. Ну кому же охота демонстрировать всем желающим острые коленки и локти, костлявые бедра и торчащие лопатки вместо соблазнительных округлых форм канонических красавиц. На всякий случай бдительный сын провел беглый осмотр материнского гардероба и ничего особо предосудительного там не обнаружил. Уже хорошо.

Рамман взял брата на руки, поднял повыше, и они еще долго махали вслед экипажу, уносившему Джону из родного дома. До тех пор, пока ландо не скрылось из виду.

— Будешь печеное яблочко с медом? — спросил он у зареванного малыша, чтобы хоть как-то его утешить.

И они вернулись в дом, как-то мгновенно осиротевший без хозяйки. Пусто и холодно будет теперь в Янамари-Тай, как если бы вдруг погасили все камины в запах, задули печи на кухне и все обитатели усадьбы разъехались в разные стороны. Почему так — непонятно, но без Джоны дом переставал быть живым. Это чувствовали все — и слуги, и охрана, не говоря уж про самого Раммана и его маленького братца.

Бедный маленький совенок, он еще неделю все свободное от занятий время будет простаивать возле окна в ожидании чуда. Вдруг мама передумала и возвращается, а он пропустит этот радостный момент. А утром Идгард первым делом заглянет в материнскую спальню, чтобы потом побрести умываться с видом безвинно побитого щенка.

Иногда Рамман ненавидел свою мать. Но вовсе не за внезапные приезды-отъезды, не за резкие смены настроения и не за удивительную способность оказываться в ненужное время в ненужном месте, и даже не за то, что она шуриа, а значит, проклята навеки. А за то, что леди Янамари такая яркая, такая незабываемая, такая живая, и ее отсутствие ранит еще больнее. Быть рядом с ней — все равно что очутиться около жаркого костра в морозную ночь или пить из прохладного родника после долгого дневного перехода под палящим солнцем. Ему всегда было интересно: какие они — другие матери? Так ли они душевны и близки со своими детьми, знают ли правила тех же игр, умеют ли сами придумывать сказки, поют ли странные песни вместо колыбельных? А спросить-то не у кого. У него самого в детстве зачастую даже постоянной няньки не было. Отец… вернее, Бранд занимался Раммановым образованием лично, благо, у него за спиной имелся университет в Кендресе и даже научная степень по оптике. Разговаривал лорд Никэйн с мальчиком как со взрослым — честно и доверительно, голоса не повышал, из себя не выходил. Беседы с ним да наблюдения за матерью Рамман и считал своими воспитанием с образованием. Пока знаний и умений хватало с лихвой.

— Давай книжку почитаем, — предложил он после полдника.

— С картинками?! — обрадовался Идгард. — Про путешественников?

И его лицо впервые за два дня осветилось улыбкой.

— Конечно!

Рамман никогда не ревновал к младшему, как это часто бывает со старшими детьми. Напротив, он бесконечно радовался рождению брата уже только потому, что во время беременности шуриа умереть не может. Так ему однажды объяснил отец. Весь положенный природой срок и еще ровно два года после родов проклятая остается неуязвима. Так что Идгард, сам того не ведая, подарил брату целых три года душевного спокойствия — очень ценный дар по меркам сына Третьей. А кроме того, из-за рождения ребенка Джона провела в имении безвылазно почти полгода. Словом, Рамман считал маленького братца подарком судьбы и относился к нему с большей любовью, чем можно себе вообразить. Но иногда предопределенность несказанно бесила.

«Я ему по крови брат, а по сути — отец! — бросил он Джоне в сердцах. — О чем ты думала, когда… решила снова стать матерью? О том, как из старшего сделать няньку?»