Марина Дяченко - Шрам

Сейчас декан занят был любимым делом — примечаниями к очередной главе из истории магов. То, что это примечания, Тория поняла, увидев в начале страницы два косых крестика; смысл же написанного дошёл до неё не сразу. Какое-то время она отрешённо любовалась пляской пера, пока, наконец, чёрные узелки букв не сложились для неё в слова: «…досужие домыслы. Представляется, однако, что чем меньшим могуществом наделён маг, тем ретивее он стремится восполнить этот недостаток внешними эффектами… Автор этих строк знаком был со старой ведьмой, обложившей данью целую деревушку, причём подать собиралась исключительно крысиными сердцами. Трудно предположить, откуда, собственно, у старушки возникла столь странная потребность; автору представляется, однако, что убиенные крысы служили одной только цели — заставить собственные крестьянские сердца трепетать при одном имени воцарившейся над ними колдуньи… История полна примеров и посерьёзнее — разного рода дешёвые штучки порой вводили в заблуждение не одних только неграмотных крестьян… Вспомним, что писал тот же Бальтазарр Эст в своих „Скудных нотациях“, которые, к слову сказать, далеко не так скудны: „Если над жилищем мага день и ночь стоят зловещего вида чёрные тучи, если окна гостиной за версту горят кроваво-красным светом, если в прихожей вместо слуги вас встретит цепной дракон, неухоженный и потому особенно зловонный, если, наконец, навстречу вам выйдет некто со сверкающим взором и увесистым посохом в руках — тогда вы можете быть совершенно уверены, что перед вами ничтожный колдунишка, сам стыдящийся собственной слабости. Самый никчёмный из известных мне магов не вылезал из плаща, расшитого рунами — по-моему, даже спал в нём; самый сильный и страшный из моих собратьев, чьего даже имени поминать неохота, предпочитал просторные заштопанные рубахи…“».

Декан помедлил и уронил перо.

— Ты цитируешь по памяти? — удивилась Тория. Декан усмехнулся с некоторой долей самодовольства.

— Я видела… его, — тихо сказала Тория.

Декан, безусловно, понял, что речь идёт вовсе не о великом маге Бальтазарре Эсте.

Затрещала свечка; Тория выпрямилась, взяла со стола маленькие щипцы и аккуратно подрезала фитиль. Спросила негромко:

— Кстати, кто этот сильный и страшный маг, который, по словам господина Эста, так любил старые обноски?

Декан усмехнулся:

— А это учитель Эста… Он умер лет сто назад.

Он замолчал и вопросительно уставился на дочь. Тория казалось рассеянной — но декан видел, что все её мысли вертятся, как собачки на привязи, вокруг одного очень важного для неё предмета. В конце концов предмет её размышлений обрёл, наконец, форму, вырвавшись словом:

— Солль…

Тория запнулась. Декан доброжелательно ждал продолжения; тогда она с трудом отодвинула тяжёлый фолиант и присела на освободившийся край стола:

— Это впечатляет… Шрам и… всё остальное. Ты даже не можешь себе представить, насколько он изменился… Ты ведь не видел его раньше… — она помолчала, покачивая ногой в узконосом башмачке. — Господин Солль… Блестящий надутый пузырь… И вот ничего не осталось — только порожняя оболочка, пустая крысиная шкурка. Право же, отец, зачем… — оборвав себя на полуслове, она красноречиво, с преувеличенным недоумением пожала плечами.

— Понимаю, — декан снова усмехнулся, на этот раз грустно. — Ты никогда не простишь, конечно.

Тория тряхнула головой:

— Не в том дело… Простишь — не простишь… А если бы на Динара упало дерево, или камень со скалы? Разве я могла бы ненавидеть камень?

Декан присвистнул:

— По-твоему, Эгерт Солль не отвечает за свои поступки, подобно зверю? Дереву или камню?

Тория поднялась, недовольная, по-видимому, своей способностью изъясняться. Раздражённо оборвала свисающую с рукава нитку:

— Я не то хотела сказать… Он не достоин моей ненависти. Я не желаю его прощать или не прощать. Он пустой, понимаешь? Он не представляет интереса. Я наблюдала за ним… Не день и не два.

Тория закусила губу — ей действительно не раз и не два приходилось влезать на верхушку тяжёлой стремянки, чтобы заглянуть в круглое окошко между библиотекой и Большим Актовым залом. Эгерт сидел всегда в одном и том же месте — в тёмном углу, удалённом от кафедры; наблюдательнице отлично видны были и его потуги уловить смысл лекции, и последующее отчаяние, и тупое равнодушие, всегда приходившее на смену. Сжимая губы, Тория пыталась подавить в себе ненависть и смотреть на Солля безучастным взглядом исследователя; иногда она даже испытывала к нему брезгливую жалость, порой прорывалось раздражение — и тогда, неведомо почему, но Солль вдруг поднимал голову и смотрел на окошко, не видя за ним Тории, хотя, казалось, прямо ей в глаза…

— Ты бы видела его там, у колодца, — тихо сказал декан. — Ты бы видела, что с ним творилось… Поверь, это глубоко страдающий человек.

Тория больно дёрнула себя за падающую на лоб прядку. Заслоняя друг друга, перед глазами её зарябили воспоминания — из тех, которые лучше бы позабыть.

В тот день Солль смеялся — Тория слишком хорошо помнит этот смех, и взгляд прищуренных, полных снисхождения глаз, и мучительно долгую, смертельную игру с Динаром… И чёрный кончик шпаги, выглядывающий из спины любимого человека, и кровавую лужу на мокром песке…

Декан терпеливо ждал, пока дочка соберётся с мыслями.

— Я понимаю, — сказала наконец Тория, — он интересен тебе… как экспонат. Как человек, отмеченный Скитальцем. Как носитель его заклятия. Но для меня он остаётся всего лишь палачом, которому отрубили руки… И поэтому то, что теперь он живёт… там, во флигеле, и ходит теми же коридорами, по которым ходил Динар, да к тому же… — она поморщилась, как от вкуса гнили. Замолчала. Скатала в колечко выбившуюся прядь и наугад сунула её в причёску. Прядь тут же выбилась снова.

— Тебе неприятно, — мягко сказал декан. — Тебе… обидно и больно. Но поверь мне… так надо. Потерпи, пожалуйста.

Тория задумчиво подёргала себя за непокорный локон, потом, потянувшись, взяла со стола нож и всё так же задумчиво срезала надоевшую прядь.

Она привыкла верить отцу до конца и во всём. Отцу верили люди и звери, и даже змеи верили — маленькой девочкой она впервые увидела, как отец вызвал гадюку из стога сена, где перед этим резвились деревенские мальчишки. Гадюка и сама была напугана — Луаян, который тогда ещё не был деканом, резко прикрикнул на крестьянина, в ужасе желавшем убить гадюку, потом засунул змею в просторный карман и так вынес к лесу. Тория шла рядом и совсем не боялась — ей-то яснее ясного было, что всё, совершаемое её отцом, правильно и не таит в себе опасности. Высадив змею в траву, отец что-то долго и сурово объяснял ей — наверное, учил не кусать людей, подумала маленькая Тория. Змея не смела уползти, не получив на то специального разрешения; когда Тория взахлёб рассказывала об этом матери, та только хмурилась и кусала губы — мать никогда не верила отцу до конца.