Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – властелин трех замков

Погрузившись в расчеты, я не услышал, как рядом застучали колеса, занавеска чуть приоткрылась, леди Женевьева выглянула веселая, сияющая, только что язык не показала.

– А вам, сэр Ричард, – спросила она с веселой ехидцей, – какие женщины нравятся – умные или красивые?

Я выпятил грудь и ответил истинно по-рыцарски:

– Ни те, ни другие. Мне нравитесь вы, леди Женевьева!

Она насмешливо заулыбался, польщенная, но все испортил Ревель, заржал, как конь, а на ее вопросительный взгляд сказал поспешно:

– Да это я так, леди… Вспомнил кое-что.

– Гергельскую кампанию, – подсказал я.

– Да-да, гергельскую…

Но когда мы отъехали, я видел, что прелестная леди задумалась, бровки поползли вверх, а потом лицо вдруг залилось краской, и всю дорогу поглядывала на меня так, что я чувствовал, как она мечтает насадить меня на раскаленный вертел и самолично держать над огнем в своих прелестных ручках.

– Знает, – сказал Альдер вполголоса. – Как-то он ей подал знак.

– Или она тоже рассмотрела, кто за нами следует…

– А иногда оказывается впереди, – напомнил Альдер.

Некоторое время втроем держались позади коляски, но ветер ухитряется доносить пыль из-под колес на любое расстояние, наконец мы с Альдером пустили коней вперед. Я некоторое время оглядывался на повозку, потом пошли мелкие рощи, неглубокие балки, заросшие кустарником и мелким лесом, где так легко спрятаться разбойникам, мы бдили во все глаза, первым почуял неладное Альдер, оглянулся и выругался во весь голос.

Повозка, развернувшись, неслась прочь. Неслась с такой скоростью, с какой никогда еще не ехала с нами. Эти кони, оказывается, могут развить скорость, о которой мы даже не подозревали! Я заорал и, повернув Зайчика, ринулся следом. За спиной застучали копыта коней Альдера и Ревеля, быстро отдалились и затихли.

Возница, оглядываясь в ужасе, изо всех сил настегивал коней. Я настигал быстро, на лице возницы панический страх, он никогда не видел, чтобы кто-то мчался так быстро и в самом деле догонял их повозку.

Я обогнал, ухватил коня за узду и заставил остановиться. Из окошка выглянула леди Женевьева. Лицо ее было бледным и перекошенным от ярости и разочарования, глаза блестели, как у разъяренной кошки.

– Как вы смеете?

Я бросил резко:

– Заткнись.

Ее глаза расширились в неподдельном изумлении:

– Вы это… мне?

– Тебе, – ответил я грубо. – Возможно, все-таки придется выпороть.

– Да как… да как вы… смеете?

Она задыхалась от негодования. Дверца с треском распахнулась, Женевьева выскочила и бросилась на меня. Я высвободил ногу из стремени и показал взглядом, что дам ей пинка прямо в ее прекрасное карменистое личико. Испанские страсти так испанские. Она остановилась, глаза неверяще обшаривали мое злое лицо.

– Вы… вы не рыцарь!

– Совершенно верно, – подтвердил я. Бросил резко: – Я паладин! А это значит, что бабы для меня значат очень мало… вас как блох на бродячей собаке, а вот долг – это долг. Так что не сомневайтесь, мне с высоты моего паладинства не видать разницы между графиней и ее служанкой. Восхочу – обеих. В смысле выпорю. А теперь…

Послышался конский топот. Клотар и Альдер неслись во всю прыть, оба пригнулись к конским гривам, кони стелются над землей, как огромные хищные птицы. За ними несся чуть отставший Ревель. Поодаль маячил Кадфаэль на своем уродце, ну и гончий же у нашего монаха мул. Едва начали замедлять бег, я повернулся к вознице. Ни жив ни мертв, он застыл на облучке, неподвижный, как будто вырезали из старого трухлявого дерева, осыпанного пылью.

– Слезай! – велел я жестко.

Покорно, не делая ни одного лишнего движения, он сполз и замер у колеса, безропотно склонив голову. Клотар и Альдер подскакали, успокаивали разгорячившихся коней.

Женевьева вскрикнула:

– Не смейте!.. Не смейте казнить моих людей!

– Заткнись, – оборвал я. – Я говорил, что в море капитан – судья и палач? Так вот, я обещал твоему отцу привезти, но мы не уточняли, в каком виде? Подумай над этим. И сейчас я, властью, дарованной мне международным… гм.. международными обычаями, вершу суд, где я – судья, адвокат, прокурор, суд присяжных и… этот, экзекутор. Ревель, слезай с коня, он что-то уступает этим, что в упряжке.

Ревель ахнул.

– А на чем я?

– Поведешь повозку, – решил я. – С той скоростью, какую может развить. В смысле на крейсерской.

Ревель, ворча – не хочется превращаться в кучера, – слез с коня, бросил повод хмурому Клотару. Женевьева смотрела расширенными глазами то на Ревеля, то на меня. Ревель взял вожжи, начал разворачивать повозку. Мы поехали по бокам.

Возница остался столбом, я оглянулся, крикнул:

– Мы недалеко ушли от города. Доберешься и пешком!

Альдер добавил с облегчением в голосе:

– Лучше – в город. Если побежишь к тому, к кому ехал… получишь вместе с ним. Подумай по дороге.

Ревель вырулил на дорогу, покрикивал и поторапливал коней, старался выяснить их предел, наконец они пошли почти вдвое быстрее, чем когда на козлах сидел человек Женевьевы. Он посвистывал изумленно, делал большие глаза, крикнул нам:

– Эти кони – настоящее сокровище!

– Нам так и говорил Марквард, – подтвердил я. – Теперь ты доказал, что это так. Спасибо, Ревель!

– Рад стараться, ваша милость!

Всегда нужно похваливать подчиненных, когда есть возможность, тогда они вообще из кожи лезут ради такого справедливого командира. Зато Женевьева приоткрыла занавеску и прокричала дерзко:

– Милорд, у вас еще есть шанс бросить все и удрать!.. Вы еще можете спасти свою шкуру!

Я повернулся к Альдеру.

– Знаешь, когда леди Женевьева родилась, ее отец долго швырял камни в аиста. Но то ли пьян был от горя, то ли еще что, но отогнать не сумел. Себе на беду.

Альдер кивнул.

– У моего отца было четверо детей: три кричащие, стервозные твари и один мальчик. Тогда я понял старую истину: легко стать отцом, куда труднее им оставаться… когда дети вот такие…

Он кивнул в сторону повозки. Занавеска колыхнулась, холеная ручка отодвинула, в проеме снова показалось смуглое личико леди Женевьевы.

– Что вы там раскудахтались, два идиота?.. Сэр Марквард как был сволочью, так и стал… еще большей сволочью!

Я заметил с холодком в голосе, недружелюбно:

– В адрес отца можно бы высказываться и повежливее.

Она фыркнула:

– Отца!.. В адрес отца – другое дело!

Я некоторое время ехал, держа голову прямо, потом до меня начало доходить, что-то я торможу, повернулся в седле всем корпусом.

– Я что-то не понял?

Она фыркнула еще громче, вкладывая в фырк неописуемое презрение такому остолопу, как я.

– Естественно! Любой дурак бы понял.

– Может, потому я и не понял?