Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — император

Боудеррия сразу отправилась к своему отряду, я принял лордов и военачальников, решали десятки вопросов настолько мелочных, что даже не знаю, мир рушится, а люди забивают себе головы всякой чепухой и даже рениксой.

Наконец наступил вечер, в лагере привычно начало затихать, зато оживились отряды, которые я называл ударными, назначенные участвовать в боях еще до серьезной войны.

Не дожидаясь сообщений разведки, начали медленно выдвигаться по болотным тропкам в лес, а оттуда в сторону опушки, откуда откроется вид на чудовищный Маркус.

Тропу за это время замостили срубленными деревьями, сверху заложили ветками, теперь можно по трое в ряд, дальше мелкие деревца, потом лес.

Умельцы вдоль тропы поставили свечи с обеих сторон и умело укрыли от ветра колпаками из промасленной бумаги. Для привыкших к слабому свету глаз вполне ничего.

За сотню ярдов до выхода из леса остановились на короткий отдых, хотя ждать долго не пришлось. Едва наступила ночь, темная и беспросветная, хоть глаза выколи, послышался стук копыт и конский храп.

На тропке показался конный разведчик, быстро отыскал меня взглядом, явно хорошо видит в темноте, прокричал, не покидая седла:

— Ваше величество, отряд чужаков вышел из их крепости!

— Где они сейчас? — спросил я.

— Направились к Штайнфурту!

— Снова? — спросил я. — Значит, не всех в прошлый раз… Сколько их?

Он крикнул с надрывом:

— Много! — крикнул он. — С полсотни!..

— Полсотня, — произнес я горько, — уже много. А в корабле их наверняка тысячи. Хорошо, возвращайся.

— Какие указания?

— Сэр Норберт в курсе, — сказал я строго.

Он повернул коня и умчался красиво и лихо, мои военачальники сгрудились за моей спиной в ожидании указаний.

Боудеррия сказала с пониманием:

— Всякому хочется услышать что-то от самого великого Ричарда. Я слышала, ваши слова обладают магической силой.

— Тьфу-тьфу, — сказал я сердито. — Кто-то хочет поссорить меня с церковью?

— Некоторые, — сказала она таинственно, — даже говорят, какой именно силой…

— Я бы этих некоторых сразу на виселицу, — сказал я мстительно.

— Магической, — уточнила она, — в хорошем смысле. Вы же паладин? Но, как король-паладин, обладаете большей силой, чем просто паладин.

— Тогда паладин-король, — сказал я. — Так скромнее.

Она посмотрела на молча слушающих военачальников, хитро улыбнулась.

— Но смысл тот же. Вы свое не уступите, ваше императорское величество.

— Я те дам императорское, — пригрозил я.

— Разговоры идут.

— Знаю, — отрезал я, — кто эти разговоры инсвинирует. Лорды, действовать строго по приказам, которые я отдал и повторил трижды. Никакой самодеятельности, только строгое и неукоснительное! И никак иначе. Мы должны победить, а не красиво умереть. Если бы красиво умерли только вы, ладно, не жалко, но умрет и Земля, а это уже другой шелк. Боудеррия, а ты следуй за мной. Одна, твои люди пусть готовятся к грандиозной битве.

Она сказала счастливо, но с подчеркнутым смирением:

— Ваше величество! Любой ваш приказ!

Это прозвучало несколько двусмысленно, словно любой ваш каприз за ваши деньги, но, к счастью, мир еще чист, о демократии не слыхали, потому никто не улыбнулся, только посмотрели с завистью.

Я сказал нервно:

— У нас не больше часа на то, чтобы встретить их на обратном пути.

Она произнесла со значением:

— Раньше бы вы напали на них еще при выходе из этой летающей горы.

Я покачал головой.

— Не напал бы.

— Почему?

— Я герой, — ответил я, — мною хоть забор подпирай, но не дурак. Я должен сперва увидеть, с кем драться и какое оружие взять. А что людей захватят в плен и кого-то убьют по дороге…

Она спросила тихо:

— Да?

— Сами виноваты, — отрезал я. — Им было велено спрятаться! Они и прятались целый день, а ночью решили вернуться за вещами. Вот й попались. Ты остаешься здесь?

Она свистнула, поджарый конь, весь из сухих мышц, уже оседланный, подбежал быстро и красиво, грациозно повернулся боком.

Боудеррия вставила ногу в стремя, мне показалась, что поднялась несколько поспешно, чтобы не дать подсадить, словно женщину, это же оскорбление, но мне совсем не до галантностей.

Я ехал медленно, давая Боудеррии время осторожно пробираться следом, и когда до выхода из леса осталось меньше сотни ярдов, из-за деревьев послышался голос:

— Ваше величество?.. Мы оставлены сообщить вам, что все отправились занимать указанные вами позиции.

— Хорошо, — ответил я, — все-таки понимают, что я все равно поеду следом… Боудеррия?

— Я здесь, ваше величество!

— Не отставай, — велел я, — и держись рядом. Только рядом!

— Это вы мне или своему Бобику?

Я буркнул:

— Не ревнуй, я его люблю, он меня тоже любит. И мы друг о друге заботимся.

Она проговорила со странной ноткой:

— Мы оба будем рядом. Надеюсь, не подеремся.

Ночь еще темнее вчерашней, на небе кое-где застыли, заснув до утра, облака, небо стало совсем черным.

Боудеррия сказала за спиной чуточку нервно:

— Если бы еще и полнолуние…

— Я и на четверть согласен, — ответил я. — Эти гады выбрали именно новолуние! Самое начало. А если это не совпадение?

Ее конь поравнялся с моим арбогастром, она зябко передернула плечами.

— У меня есть амулет. В темноте вижу, хоть и плохо. Как-то искаженно. А как они?

— Может быть, — ответил я, — для них как раз ночь и есть день.

— А день?

— Это как нам солнце прямо в глаза, — сказал я. — Правда, это только мое гениальное до глупости предположение.

— Почему же не выходят днем?

— Может быть, — сказал я, — не выносят солнечную радиацию? Это такое ритуальное, понимаешь?.. Религиозный запрет. Как, к примеру, запрет есть лягушек, но у вас на островах их едят, да еще и хвалят.

— У нас не едят лягушек, — возразила она. — А это ничего, что мы тут одни, а твои люди действуют отдельно?

— У них свои задачи, — отрезал я, — у меня своя.

Она сказала саркастически:

— Конечно же, себе выбрал самое сладкое?

— Разве я не король? — спросил я.

— Я пригожусь? — поинтересовалась она. — Как?

— Тут твои умения не помогут, — сказал я. — Даже мои, извини за нескромность, я ведь такой одаренный, такой одаренный, что просто уже и не лезет… Что-то иное бы…

— Магия?

Я покачал головой.

— К сожалению, у них защита от магии. Так считает Карл-Антон, хотя мне кажется, это не защита, а… нечувствительность.

— Это… как?