Музыка Океании (СИ) - Ледова Полина

— Асфодель, пожалуйста, поверь мне, я только хочу помочь, — попросила она.

Рука Теры приблизилась к снежно-белым волосам. Как лепестки асфоделей. Он зажмурился, но больше не отползал. Она провела по упругим кудрям рукой, едва коснулась. Волосы были мягкими, словно пушистые облака. Асфодель втянул голову в плечи так, как если бы ждал удара. Теренея едва сдержала слёзы и опустила руку, не желая напугать его или доставить дискомфорт.

Мальчик поднял голову. Серые глаза растерянно бродили то влево то в право, как будто он никак не мог найти ими Теренею.

— Мне жаль, — прошептала девочка и больше не решилась дотрагиваться до него.

Она забралась к себе на верхнюю полку и долго смотрела в окно, где проплывала скованная вечной зимой Ойкумена. Больше всего её печалило, что уже завтра они доберутся до Термины и им с Вестанией придётся расстаться с Ариадной, а значит и с Асфоделем. Почему-то теперь она была точно уверена, что женщина не захочет брать девочек с собой, или что Вестания не осмелиться попросить об этом. Именно поэтому она и отвязала Асфо, надеялась, что у них будет шанс найти его после остановки поезда.

Какая я глупая…

Больше всего на свете Теренее бы хотелось, чтобы рядом сейчас оказалась мама. Она бы точно знала, как поступить правильно. Оставалось только надеется, что она найдёт способ приехать в Термину поскорее, тогда они встретятся и придумают, что делать дальше.

И мы найдём способ попасть в Океанию. Только мы попадём туда все вместе. Вестания, мама, я, а ещё Асфодель.

***

Когда Вестания пришла в себя, исцелённая спиралью, за окном «Восточного Вестника» стояла ночь. Спать ей не хотелось, а в поезде вновь воцарилась привычная духота, поэтому она тихо выскользнула из купе, притворив за собой дверь и направилась в тамбур, чтобы подышать воздухом. Спираль всегда удушала своими тугими извивами, а после прошедших днём событий, Весте хотелось очистить разум свежим воздухом. Или, сигаретой, если бы они были… — с сожалением подумала она.

В тамбуре было пусто и холодно, свежий воздух очистил её голову. В окошке двери, ведущей в соседний вагон, она увидела чью-то голову, едва различимую за мутным стеклом. В надежде, что ночной пассажир согласиться поделиться сигаретой, Вестания открыла дверь и перешла в соседний вагон.

— Фрикс, — осеклась она, завидев парня. Щёки тутже залились краской, Вестания понадеялась, что он не заметит этого в полумраке тамбура. Он действительно курил и поприветсвовал её кратким кивком. — Прости… ты не…

Ей даже не пришлось просить: Фрикс протянул Вестании приоткрытую пачку тонких «Евангелос», легко предугадав её желание. Тут же в темноте вспыхнул огонёк его зажигалки.

— Спасибо… — обронила Вестания смущённо.

Дым наполнил лёгкие и принёс с собой облегчение. Неловкость ситуации всё ещё тяготила Вестанию, и она постаралась отвернуться от Фрикса, сделав вид, что смотрит в чёрное окошко двери, за котором проносились пока ещё не отменённые, но такие же пустые земли.

— Спасибо ещё раз… за сегодня. — Прошептала она, осмелившись обернуться к нему.

Фрикс стоял позади, ждал, пока она докурит. В ответ он лишь кивнул, а сердце в груди так и не унималось от его присутсвия.

— Можно я спрошу? Мне надо знать, потому что уже завтра мы прибываем в Термину.

На что ты надеешься? — Заговорил внутренний голос её сомнений.

Фрикс выставил ладонь в доверительном жесте.

— Веспер и ты. Вы же не обманываете нас? Мы можем вам верить?

Фрикс усмехнулся и уверенно покивал.

Ну и что? Эта была правда или ложь?

— Если мы вступим в Сопротивление… это будет опасно для нас?

Лицо парня приняло серьезное выражение, и он кивнул.

— Вы сможете нам помочь сойти с поезда завтра, если мы откажемся вступать?

Фрикс покачал головой.

Всегда приходится выбирать что-то одно.

Вестания напряжённо затянулась «евангелиосом».

— Спасибо за всё, — повторила она, — но мы не можем пойти с вами завтра. Тера совсем ещё ребёнок. Нам надо дождаться маму и двигаться дальше на север. Наверное… — добавила она это опасное слово. — Но я всё равно рада, что встретила вас в поезде. И что ты спас меня и…

Ей вдруг стало страшно от потока слов, что полились из неё с такой нескрываемой искренностью. Она отвернулась, бросив недокуренную сигарету в металлическую пепельницу, прикреплённую к двери. Несколько секунд в тамбуре висела тишина. Тут рука вдруг мягко легла на её шею и Вестания вздрогнула, но не от страха, а от странной вибрации, что засвербела внутри неё. Его пальцы были такими мягкими, такими почти по-женски нежными. Он прошел позади неё, скорее проскользнул, затем Вестания почувствовала, как он нагнулся к ней, словно желая поцеловать или сказать что-то на ухо, она уже приготовилась слушать, в ней даже встрепенулся истинный интерес к тому, что он мог произнести, но из уст парня не вырвалось ничего громче едва различимого шипения. Эти махристые нотки, как шуршание листьев под ногами осенью. В тамбуре было совершенно темно, но Вестания всё равно зажмурилась против своей воли, непроизвольно, лишь бы только прочувствовать это шипение всем своим телом. Да, она уже не была девочкой, но эти заигрывания не от сверстников, от людей старше нее, были чем-то совершенно новым. Эти странные прикосновения Фрикса пробуждали что-то затаенное и до сей поры неизвестное. Зачем он это делал? Она никогда не считала себя ни красивой, ни даже симпатичной. Что в ней такого особенного? Чёрные длинные волосы, слишком непослушные, чтобы сделать нормальную прическу, а распущенные — они лезли в глаза, поэтому она всегда обходилась хвостом. Глаза карие — такие почти у всех, ничего интересного, про карие глаза песни не пишут. Все героини книг, которые она читала, были светловолосые и голубоглазые. А Вестания — тёмная, не слишком худая и не очень изящная. Она ничуть не походила на красивых девушек-муз, вроде Эльпиники или Гармонии, которые нравились парням, и на которых хотели походить глупые девочки, такие как Теренея. Но почему тогда Фрикс делал это? И что ещё важнее, почему ей это нравилось? Его рука. Его рука, такие тонкие и длинные пальцы берут её ладонь, так аккуратно и нежно сжимают. Совершенная темнота. Его лицо так близко, они могут поцеловаться. И никто ничего не узнает, потому что Вестания никому не расскажет, а Фрикс не говорит. Она даже тянется к нему навстречу, поддавшись звуку его дыхания, не думая ни о каких последствиях. Рука в руке. И губы напротив губ. Но тут он повторяет свое: «чшшш», кладет ей палец поверх губ, проводит ладонью вдоль овала лица и отводит руку прочь.

Вестания почувствовала легкое смущение от того, что позволила своим чувствам возобладать над рассудком, пусть и на одно короткое мгновение. Наверное, невинный поцелуй в ночном поезде ничего бы не изменил. Они просто разойдутся навсегда, а у неё бы осталось приятное воспоминание. Но миг был неминуемо упущен.

Она понимала, что эта влюблённость ни к чему не приведёт. Фрикс навсегда исчезнет из её жизни. Уйдёт сражаться на свою войну, туда, где опасно. Завтра и никогда больше она его не увидит. Ей вдруг стало нестерпимо тяжело отпускать его. Она протянула руки и обняла острые плечи, прижалась к теплой груди. Мягкие руки погладили её голову.

Всё могло бы быть иначе. Но всё будет так, как будет.

— Прощай, — прошептала она, и в ответ услышала тихое «чшш» из его уст.

Глава X. Психея

314 день после конца отсчёта

Удушающие объятья сна сдавливали руки на горле Эльпис. Она проваливалась в густой туман над Итакой, прямо на колючие глыбы столкнувшихся льдин, падала со скоростью астероида, но полёт был словно закольцован, она чувствовала спиной приближающуюся реку, но никак не могла обрушиться на неё. Она открыла рот, силясь закричать, но голосовые связки были стиснуты, сжаты кем-то незримым, ни малейший звук не мог сорваться с губ, но в ушах всё равно стоял невыносимый шум. Эли была не в силах даже близко описать, на что он похож. Предсмертный вопль паровоза, срывающегося в пропасть с рельс. Крик кита, разбивающегося о берег. Стоны голодных безглазых детей. Страшный ор раздавался отовсюду сразу, звенел в каждой капле тумана. Крики всех мёртвых на свете, но только не её крик. Эльпис попыталась изогнуться всем телом, чтобы хотя бы перевернуться в полёте, но её руки и ноги словно наполнились смолой. Чёрный пахучий дёготь теперь тёк у неё по жилам вместо крови. Она не могла пошевелить ни единым пальцем. Не могла даже открыть глаза. Что-то продолжало сжимать её горло. Девушка ловила ртом воздух, но он не попадал в лёгкие, не мог напоить их, словно был разряжен, словно это был не тот воздух, к которому она привыкла.