Знак Единорога - Желязны Роджер Джозеф
Оно скользит в сторону, и я вижу человека, которому принадлежит металлическая рука...
За троном стоит Бенедикт, и его левая, настоящая рука спокойно лежит на спинке трона. Он наклоняется вперед. Его губы шевелятся.
Но вот металлическая рука делает движение и... становится видно, кто сидит на троне.
— Дара!
Она поворачивает голову вправо, улыбается, кивает Бенедикту. Губы Дары движутся. Я протягиваю Грейсвандир вперед до тех пор, пока его острие не упирается в ямочку между ее ключицами.
Медленно, очень медленно она поворачивает голову и встречается со мной взглядом. Лицо Дары оживает, наливается краской. Ее губы шевелятся вновь, и теперь я слышу слова:
— Что ты такое?
— Нет. Это мой вопрос. Отвечай. Немедленно.
— Я Дара. Дара из Амбера. Королева Дара. Я восседаю на этом троне по праву крови и наследования. А ты кто такой?
— Я Корвин. Я тоже из Амбера. Не двигайся. Я не спрашивал, кто ты такая. Что ты такое?
— Корвин мертв уже много веков. Я видела его склеп.
— Он пуст.
— Не так уж он пуст. Там лежит тело.
— Какова твоя родословная?!
Взгляд Дары скользит вправо, туда, где по-прежнему стоит призрак Бенедикта. В его новоявленной руке возникает клинок, кажущийся ее продолжением, и держит он его свободно, почти небрежно. Его левая рука легла на руку Дары. Его глаза ищут меня за сиянием, излучаемым Грейсвандиром, но не находят. Бенедикт видит только сам Грейсвандир и узнает его...
— Я — праправнучка Бенедикта и ведьмы Линтры, которую он любил, а потом убил. — Бенедикт вздрагивает от этих слов, однако Дара продолжает: — Я никогда не знала ее. Моя мать и мать моей матери родились в месте, где время течет не так, как в Амбере. Я — первая по материнской линии, в ком проявились все признаки человека. А ты, лорд Корвин, — всего лишь призрак из давно умершего прошлого, всего лишь злобная тень. Как ты сюда пришел, я не знаю. Но ты ошибся. Возвращайся в свою могилу и не тревожь живых!
Моя рука вздрагивает... острие отступает назад примерно на полдюйма... Но этого достаточно.
Выпад Бенедикта — за гранью моего восприятия. Его металлическое плечо ловко направляет кисть, в которой зажат меч, и его меч наотмашь ударяет по Грейсвандиру, а настоящее, живое плечо поднимает живую руку, ту, что лежала на руке Дары... Все это я понимаю чуть позже, когда падаю и снова встаю и наношу парирующий удар — чисто рефлекторно. Как это странно — поединок двух призраков... Но нет, условия неравные. Его клинок не может коснуться меня, а вот Грейсвандир...
Нет! Бенедикт перекладывает меч в другую руку, отходит от Дары и делает выпад, зажав рукоять меча обеими руками. Поворот запястья, бросок меча вперед и вниз, мы сходимся... То есть это было бы так, принадлежи наши тела смертным. И все же на миг мечи скрещиваются, и этого мгновения достаточно.
Мерзко сверкающая металлическая рука кидается ко мне — вся из лунного света и огня, мрака и гладкой стали... угловатая, без округлостей, пальцы согнуты, плоская ладонь, так похожая на живую, настоящую, с серебристым отблеском... она тянется схватить меня за горло...
Но промахивается и цепляется в плечо, а большой палец, судорожно скрючившись, пытается нащупать не то ключицу, не то гортань... Сжав левую руку в кулак, я изо всех сил бью в солнечное сплетение, а там... там пустота...
Голос Рэндома:
— Корвин! Солнце вот-вот взойдет! Тебе надо спускаться!
А я даже не в силах ответить. Секунда-другая — проклятая рука вырвет из меня то, что сжимает... О, эта рука... Грейсвандир и эта так странно похожая на него рука — две вещи, странно сосуществующие в моем мире и в мире призраков...
— Я все вижу, Корвин. Вырвись и иди ко мне. Козырь...
Я освобождаю лезвие Грейсвандира из захвата, замахиваюсь и наношу удар... Только призраку под силу одолеть Бенедикта — вернее, призрак Бенедикта — таким ударом. Мы стояли слишком близко друг к другу, и блокировать Грейсвандир он не мог при всем желании. Но его контрудар, прекрасно исполненный, оставил бы меня без руки – если бы там была рука, которую мог бы отрубить призрачный клинок...
Но руки там нет, а я завершаю атаку и бью изо всех сил как раз в то место, где мерзкое устройство из серебристой стали присоединяется к призрачному телу Бенедикта. Не выпуская из скрюченных пальцев мое плечо, рука отделяется от Бенедикта и замирает... Мы оба падаем...
— Вставай! Единорогом заклинаю тебя, Корвин, вставай! Солнце восходит! Сейчас город вокруг тебя растает!
Пол подо мной качается, колеблется, становится полупрозрачным, и я вижу предрассветно-радужные волны. Я встаю, покачиваясь из-за тяжести впившейся в плечо металлической руки. Она висит на мне, словно дохлый клещ... Боль в боку нестерпимая...
И вдруг я обретаю вес. Видение океана не исчезает, а я начинаю просачиваться сквозь пол. К миру вокруг меня возвращаются цвета — волнующиеся полосы розоватых отсветов. Пол, отвергающий Корвина, тает, и подо мной разверзаются глубины, готовые меня проглотить...
Я падаю...
— Сюда, Корвин! Ну же!
На вершине горы стоит Рэндом и протягивает ко мне руки. Я тянусь к нему...
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
И вот жаровни без огней снова далеко позади.
Мы с Рэндомом расцепились и встали с земли, но я тут же сел на нижнюю из трех каменных ступеней и оторвал от плеча металлическую руку. Крови не было, а вот синяки наверняка появятся. Даже в лучах ласкового утреннего солнца рука выглядела зловеще и отвратительно.
Ганелон и Рэндом стояли рядом.
— С тобой все в порядке, Корвин?
— Да. Дайте только отдышаться.
— Я еды захватил, — сообщил Рэндом. — Можно позавтракать прямо здесь.
— Неплохая мысль.
Рэндом принялся распаковывать провизию, а Ганелон носком ботинка пнул металлическую руку.
— Это что еще за мерзость? — спросил он.
Я покачал головой и ответил:
— Отчекрыжил у призрака-Бенедикта. Сам не пойму как, но она ухитрилась в меня вцепиться.
Ганелон подобрал руку с земли и стал ее разглядывать.
— А она намного легче, чем я думал, — сообщил он и взмахнул металлическим протезом. — Да, такой рукой можно дел наделать — о-го-го!
— Знаю.
Ганелон повертел стальную кисть, согнул и разогнул пальцы.
— А может, она настоящему Бенедикту сгодится?
— Может быть, — согласился я. — Правда, как подумаю о том, чтобы предложить ему эту штуку... просто не знаю... Хотя, наверное, ты прав.
— А твоя-то рана как?
Я осторожно прикоснулся ко шву.
— Да не так уж паршиво. Могло быть и хуже. После завтрака смогу ехать верхом, но не очень быстро.
— Ладно. Слушай, Корвин, пока Рэндом там с едой возится, мне бы хотелось тебя спросить кое о чем. Может, и не стоит спрашивать, да только мне это покоя не дает.
— Спрашивай.
— Ага. Я тебе, Корвин, вот что скажу: я душой и телом за тебя, иначе бы только меня здесь и видели. Я буду биться за тебя, чтобы ты получил свой трон и все такое прочее. Только... всякий раз, как заходит разговор о наследовании, все злятся и начинают говорить о другом. Вот ты сейчас там был, наверху, а я с Рэндомом попробовал на эту тему потолковать — дохлый номер. Не могу сказать, что мне до смерти необходимо узнать, чего это ты так стремишься сесть на трон и какие у тебя для этого основания, просто любопытно, почему вы всю дорогу грызетесь из-за этого.
Я тяжело вздохнул и некоторое время сидел молча.
— Ладно, — проговорил я. — Ладно. Коли уж мы сами в этом разобраться не можем, чужому, пожалуй, и вовсе тяжко придется. Значит, так: Бенедикт — старший. Его матерью была Кимнея. Она родила отцу еще двоих сыновей — Озрика и Финндо. Потом... как бы так выразиться... в общем, Файелла родила Эрика. После этого отец усмотрел в своем супружестве с Кимнеей какие-то недостатки и развелся с ней — ab initio [5], как сказали бы древние в той Тени, где я жил так долго. То бишь объявил брак недействительным. Ловко сработано. Но он как-никак был королем.
