Виктор Емский - Индотитания

КОНТУШЁВСКИЙ. Трам-пам-пам… Вот это вставило!

Мыслемолчание

КОНТУШЁВСКИЙ. Вот и я говорю, Михайлыч… Согласен полностью…

ЖОРА. С кем ты там общаешься?

КОНТУШЁВСКИЙ. Отстань, быдло!

ФЛАВИЙ. Отец невесты пьет наедине с кактусом. Нальет себе из красивой бутылки в рюмку, выпьет, а остаток выливает Контушёвскому под корень.

ЖОРА. Неужели тесть понимает Контушёвского?

ПРОФЕССОР. Вряд ли. Скорее всего — происходит зеркальный диалог. Тесть разговаривает с кактусом, а Контушёвский с тестем. Тесть, естественно, кактуса не слышит, но это для него не имеет никакого значения. Обоим все равно душевно.

КОНТУШЁВСКИЙ. Правильно, Михайлыч. Ты — известный на всю страну законотворец. А его отец — директор кладбища. Ей-богу, позор… Дочка твоя — распоследняя сучка! Разве можно жениться по любви? Во все времена нельзя… Вот я, допустим, простой эхинококк…

ЛЕНЬКА. Эхинокактус.

КОНТУШЁВСКИЙ. Да, эхин-но-коктус! И даже мне понятно, что дочка — вся в свою мать, то есть — в твою жену. Двумя словами — шлюха неразборчивая… Эй, про меня не забывай! Вот так. Спасибо.

ЖОРА. Наверное, бухнули?

ФЛАВИЙ. Да.

ЛЕНЬКА. Тихо вы! Давайте послушаем.

КОНТУШЁВСКИЙ. И у меня в жизни — никакого счастья. Думаешь, тебе одному тяжело? Ни черта ты не понимаешь, Михайлыч. Я, например, кто? Простой польский пан. У меня баб знаешь, сколько было? Не сосчитать. Но дело же не в них. Ты в дубе двести лет не сидел? Нет. Может, посидишь еще. Надо только зятя топором по голове тяпнуть, и — вперед к древесной жизни. Стволов навалом. Всем убийцам хватит… О чем это я? Ах, да. Конечно, наливай. Вот спасибо. Давно такого чуда не пил…

Так вот. Спилили меня, значит, и я обрадовался. А потом — о, ужас! Оказался я в зародышевом состоянии. Но, где? А точнее — у кого? Не знаешь, Михайлыч? Так я тебе

расскажу. Появился я в пузе бомжихи-проститутки с Северного вокзала Бухареста!

Пока она не знала, что беременна (а это длилось три месяца), я спокойно развивался. Правда, не знаю, что бы из меня в итоге получилось, так как все это время она ни разу трезвой не была, и дымила сигаретами, как самовар. Да и принимая во внимание специфику ее работы, меня постоянно чем-то ширяли в темя… Но, когда она поняла, что у нее внутри находится плод, вот тогда мне стало совсем плохо.

ЛЕНЬКА. Во дает, а?

КОНТУШЁВСКИЙ. Заткнись! Да, Михайлыч, конечно, буду. Наливай. Спасибо. Ух, как хорошо! Как в пьяной утробе этой шлюхи, которую ну никак нельзя назвать матерью…

Короче, когда она поняла, что беременна, то начала меня вытравливать. Какую только гадость она не пила! Таблетки, травы, даже ядовитые составы. Но приобретенный мной врожденный алкоголизм стойко боролся с этими попытками. И я стоял насмерть! Пока не наступил шестой месяц…

Она выпила целую бутылку водки и решилась на хирургическое вмешательство, которое и было осуществлено под забором локомотивного депо. В роли хирурга выступил ее знакомый бомж, имевший ветеринарное образование. Мне совсем не было больно, поскольку выпитое ею количество водки просто повергло меня в алкогольную нирвану.

Вот так я и оказался опять здесь. Только уже в роли кактусохина…

ЖОРА. Эхинокактуса.

КОНТУШЁВСКИЙ. Да, спасибо. Именно эхина… А что стало с этой сучкой — понятия не имею. Вот такая короткая и пьяная жизнь, Михайлыч… А ты решил, что тебе хуже всех на свете. Это не так. Я вот даже грудного молока не попробовал. Хотя, если разобраться, то, скорее всего, вместо молока у нее в груди должен был вырабатываться портвейн… А что?

Тоже неплохо… Но я даже портвейна не успел засосать…

ПРОФЕССОР. Ну вот. Теперь в нашем обществе появился свой алкоголик.

КОНТУШЁВСКИЙ. Отвянь, гнида!

ЖОРА. Интересно, а сколько продержится кактус, если его постоянно поливать алкогольными напитками?

ЛЕНЬКА. Наверное, долго. Ведь у кактуса нет печени.

КАЛИГУЛА. Я тоже хочу выпить вина.

ЖОРА. Дурак! У тебя же корней нет. Чем ты пить будешь?

КАЛИГУЛА. Пусть польют сверху. Я впитаю.

ЛЕНЬКА. Тебя недавно уже полили. Впитал?

ФЛАВИЙ. Стоп!!!

ЖОРА. А?

ЛЕНЬКА. Да-а-а?

ЖОРА.

ФЛАВИЙ. Калигула?!

ЛЕНЬКА.

КАЛИГУЛА. Что вы так кричите? Да здесь я.

ЖОРА. Где?

КАЛИГУЛА. В неизвестном деревянном теле.

ЛЕНЬКА. Опять…

КАЛИГУЛА. На этот раз я вижу и слышу внешний мир. Наблюдаю потолок какой-то комнаты. И верхнюю часть стен. Потолок красивый. Люстра тоже. Только горят не свечи, а какие-то стеклянные шарики. Мужской голос где-то рядом со мной рассказывает, что его дочка — сучка. Он, по всей видимости, общается с кактусом и называет того Пушистиком.

ЛЕНЬКА. Все понятно. Калигула в форме мебели находится в столовой, где сидит Контушёвский.

ЖОРА. Правильно. Двух пауков — в одну банку. Эй, Пушистик, то есть — Контушёвский!

КОНТУШЁВСКИЙ. Что ты орешь? Общаться мешаешь.

ЖОРА. Посмотри, какая мебель есть в столовой.

КОНТУШЁВСКИЙ. Зачем?

ЖОРА. Где-то рядом с тобой сидит Калигула.

КОНТУШЁВСКИЙ. Так этого урода спалили.

ЖОРА. Он опять здесь.

КОНТУШЁВСКИЙ. Надо же? Так. Стол, заваленный грязными тарелками, раз, два, три… шесть стульев. На одном из них сидит Михайлыч. Телевизор не в счет. Все.

ЖОРА. Понятно. Значит, один из пустых стульев — место обитания Калигулы.

КОНТУШЁВСКИЙ. Да? Здорово его пристроили. Я по сравнению с ним — высокорожденный лорд… Эй, Михайлыч, не спи! Вот гад, заснул мордой на столе. Ну ладно. Корни еще долго будут впитывать живительное пойло… Урра-а-а!

ЖОРА. Чувствую, что не слыхать теперь нам покоя всю ночь.

ЛЕНЬКА. Может, отрубится и заткнется?

ЖОРА. Посмотрим…

Час спустя

КОНТУШЁВСКИЙ. Хорошо-то как! Сейчас спою.

Ай, не-не, не-не, не-не,

Драдану не-не, не-не!

Эй, да-ну, да-ну, да-най,

Драдану, да-ну, да-най!

ЖОРА. Цыганщина какая-то…

ПРОФЕССОР. Эй, Контушёвский! Ты, я смотрю, уже не поляк?

КОНТУШЁВСКИЙ. Почему это?

ПРОФЕССОР. А кто тебя в последний раз зачал?

КОНТУШЁВСКИЙ. Откуда мне знать? Я со свечкой не стоял.

ПРОФЕССОР. Если судить по исполненной тобою песне, нынче ты — чистокровный цыган.

КОНТУШЁВСКИЙ. Еще чего? Я — потомственный шляхтич!

КАЛИГУЛА. Правильно. Шлюхтич — от слова «шлюха». Ведь мать была проституткой.

КОНТУШЁВСКИЙ. Какая она мне мать?! А даже если и так. С чего это я цыган? Их песни нравятся многим. И поют эти песни все народы мира. Потому что они душевные и зажигательные. И язык знать не надо. Драданукай, как следует, и все. Мне что, в пьяном виде полонез Огинского нанакать?.. А зачал меня, наверняка, какой-нибудь пан. Нутром чую. Проезжал в поезде, вышел на перрон покурить, зачал — и дальше поехал… Скажете, не бывает такого? Еще как бывает! В доказательство, что я поляк, сейчас исполню боевую гусарскую песню. Слушайте: