Игорь Борисенко - Поход Армии Проклятых

– Кстати, а как обстоит дело с этой самой армией? – спросил Сорген. – В моей ровно тридцать пять солдат. Впечатляет? Для вашего сведения, только личная гвардия Императора ровно в тысячу раз больше.

– Да не в армии дело! Хотя, конечно, она тоже не помешает. Наше дело – ударить! Разве ты не видел, как собаки охотятся на горного медведя? Их много, и пускай они меньше и слабее, свора рвет косолапого с разных сторон, кусает, пока тот не обессилит от потери крови. К тому же, демонстрация удара по Империи в такой близости от Лейды подвигнет на войну тамошних жителей. Это огромное войско!

– Ладно, ладно… Хватит подстегивать себя магическими фразами о том, как все будет замечательно. Просто отвечай на мой вопрос – сколько у нас солдат?

– Я не могу взять с собой всех, ты ведь понимаешь. Здесь и так трудное положение, ибо Гуон, одна крупная деревня, совсем уже распоясалась. Надо бы разобраться с ее старостой, но нет… потом. И все же, я не могу взять больше шести или семи сотен человек. Хейла привезла с собой двести отменных бойцов. Настоящие головорезы!

– Да, внушительное сборище, – усмехнулся Сорген. – Набирается целая тысяча… или нет? Сколько пройдет горы? За ними их встретят не пирогами, а мечами. Гейнджайнд, Зурахат, Пейсонд – все это страны, поклоняющиеся Богу-Облаку.

– Пустяки. Я слыхал, там живут не воины, а купцы. Мы пройдем их, не задерживаясь.

– Ты такой смелый, Рогез! – с придыханием сказала Хейла и многозначительно посмотрела на Соргена. Кажется, она совершенно успокоилась. Быстро скользнув к креслу князя, Хейла обвила руками его шею и поцеловала прямо в лысину. – Ты мне нравишься! Ты не бросишь меня! Пусть этот сопляк остается здесь.

Сорген криво усмехнулся и откинулся на спинку кресла. Прищурившись, он смотрел на густо покрасневшего князя и холодное лицо Хейлы.

– Я уже сказал, что иду. Мне надоела эта страна… эта жара. Я соскучился по снегу. И на самом деле, пора бы закончить то старое дельце с некоторыми Высокими, ведь они уже заждались.

Зловеще ухмыляясь, Сорген встал – словно распрямилась пружина. Он первым вышел из кабинета, а остальные двое шли чуть поодаль, словно между ними до сих пор не было найдено общего языка. Однако, стоило Соргену свернуть за угол, женщина догнала его и прижала к стене с силой и чувством, на которые была способна только прежняя, сильная и упрямая Хейла. Хотя эта грудь была теперь такой мягкой и податливой…

– Если послезавтра мы двинемся в путь, то есть всего две ночи, чтобы как следует вспомнить прошлое! – прошептала она, почти прикасаясь губами к уху Соргена.

– А стоит ли? – небрежно бросил тот. Он не отталкивал Хейлу, но и не пытался обнять – просто стоял столбом. – Сходиться, расходиться… это не по мне.

Хейла резко ткнула его в грудь, отстраняясь: Сорген отшатнулся и стукнулся плечом в стену. Волосы женщины разметались по плечам, глаза горели ярче факелов на стенах. В этот момент она сделалась давешней Хейлой, которую любил юный Дальвиг; горло Соргена перехватило и он поплотнее сжал губы. Словно бы внезапный порыв ветра взметнул языки пламени над умершим было костром. Страсть и желание обладать этой женщиной вновь заставило тело колдуна трястись, как в лихорадке.

– Не смей так говорить, мальчик! – прошипела Хейла. Сорген стоял, как окаменевший, упираясь плечом в стену и тяжело дыша – однако, лицо его сохраняло видимость спокойствия. – Я никогда не клялась тебе в верности, но моего сердца ты никогда не покидал, слышишь!

– Даже тогда, когда ты спала с другими?

– Ха! – она яростно махнула рукой, словно выбрасывая нечто ненужное. – Это были мимолетные интрижки, игра плоти, а не разума, и они не имели никакого значения! Если бы ты не был столь твердолоб и обидчив тогда!

– Я? Обидчив? Мне казалось, что это ты пришла в ярость из-за того, что я увидал в твоей спальне другого.

– Забудь о нем! Он плохо кончил.

– А остальные? Кто был после него?

– Что тебе в этом? Женщина не может обойтись без мужчины, и если нет рядом того, кто ей дороже других – приходится пользоваться тем, что есть. Ты собираешься осуждать меня за это? Разве ты хранил мне верность все эти годы?? – в ее голосе скользнула тщательно скрываемая надежда – или это только почудилось?

– Нет, – смеясь, ответил Сорген. – Только я боюсь, что мы с тобой стали совсем чужими.

В Хейле снова произошла резкая перемена. Разъяренный зверь превратился в кроткую женщину, молящую о прощении: она порывисто прильнула к Соргену и схватила его за плечи.

– Ты… боишься? – прошептала она. – Не нужно, мой милый, я тебя умоляю – не нужно! Я докажу тебе это. Прямо сейчас!!

– Не нужно! – вяло запротестовал Сорген, но Хейла уверенно и бесцеремонно ухватила его за руку и повлекла за собой.

– Идем. Ты обнаружишь во мне много нового, что не может тебе не понравится!

Повернувшись, Хейла повела его по коридорам в свои покои. Сорген больше не сопротивлялся. Разгоревшийся было костер по-прежнему пылал, но теперь в нем бушевала только одна похоть. Рука сама скользнула за борт платья и сжала восхитительную грудь, выдавив из Хейлы нетерпеливый стон. Она надеялась на возрождение любви, а Сорген понял, что ему нужна женщина. Любая – раз ей хочет быть Хейла, пусть будет, но на большее, чем общая постель, ей вряд ли стоит рассчитывать. Не стоит ей об этом говорить, по крайней мере, пока.

Ее крики по-прежнему походили на рычание дикой кошки, а новое тело было по-старому ненасытным, но Хейла, с которой Дальвиг провел столько ночей, исчезла. Эта была скорее покорной, чем неистовой и повелительной. Будто пытающаяся сохранить расположение фаворитка, она старалась угодить, ласкалась и шептала о любви, о своем восхищении Соргеном.

Поздней ночью, когда Хейла уснула, разметав по подушке тяжелые черные локоны, Сорген осторожно встал, оделся и ушел к себе.

Хак спал на толстом ковре, постеленном недалеко от двери. Богатырский храп, от которого самому Соргену постоянно приходилось спасаться заклинаниями, сотрясал, казалось, весь дворец. Луратен сидел у окна с закрытыми глазами, будто статуя, высеченная из бело-желтого нефрита. Пордусу не требовался сон, но он сказал Соргену, что однажды все-таки уснет – и тогда уже больше не проснется никогда. Колдун осторожно заглянул в лицо искусственного человека: на нем застыла страдальческая улыбка. Тени от крыльев носа и в глазницах казались черными провалами и превращали физиономию в гротескную маску готового расплакаться чудовища. Луратен не пошевелился, не открыл глаз, и Сорген почел за лучшее оставить его в покое. Он прошел в отгороженный ширмой закуток, где стояла его кровать. Вода в тазу давно остыла, полотенце свалилось на пол, но колдун не собирался умываться. Нахмурившись, он поглядел на заглядывающий в оконце краешек луны. Облака, быстро плывущие по небу, казались ему мечущимися в агонии призраками, и он с трудом подавил в себе желание взлететь и присоединиться к ним. Застыв, Сорген задумался о превратностях судьбы. Хейла желает вернуться к нему, но чувства умерли. Он и сам рад бы снова отдаться страсти, пылать, ждать ее взглядов и прикосновения, говорить с ней, смотреть на нее, не отрываясь, как было раньше… Нет, все ушло. У него не было никакого желания остаться в спальне женщины, чтобы любоваться ею или ждать, когда она проснется и прильнет к нему губами вновь. Он был пуст внутри, пуст совершенно. Теперь это чувство стало определенным, четким и ясным. Ошибки быть не может. На самом деле, он превратился в какое-то чудовище, лишенное большинства обычных человеческих стремлений и желаний. Нет любви, нет даже жажды мести. Золото оставляет его равнодушным, женщины не возбуждают – он сходится с ними скорее по привычке, удовлетворяя требования тела, такие же далекие от разума, как жажда или голод. Но как же тогда остальные Черные? Сорген вдруг поймал себя на мысли, что в голову ему никогда не приходила эта мысль. Ведь не он один стал таким! Каждый орман купил свое положение в обществе ценой души, значит, все должны стать одинаково бездушными, холодными и пустотелыми. Что, в таком случае, заставляет Хейлу страстно искать его расположения? Шептать о любви, неистовствовать и кричать в постели? Неужели только уязвленная гордость, раздражение тем, что Сорген сам по себе ушел от нее… Желание вернуть и доказать самой себе собственную значимость? Но ведь это тоже чувства. Наверное, в ней просто осталось больше человеческого. Или же… Она отдалась Теракет Таце с меньшей яростью, меньшим желанием, чем это сделал шесть лет назад Дальвиг?? Он слишком желал мести, волшебных сил, могущества… Быть может, он на самом деле чересчур талантлив, чтобы оставаться человеком? Ответа на этот вопрос не даст никто – разве что Черные Старцы. Только Сорген не собирался их об этом спрашивать. Луна скрылась с того кусочка неба, что виднелось через окно; он потерял желание к размышлениям, сколь бесплодным, столь и горьким. Нет, что-то человеческое у него еще осталось! Иначе он не страдал бы так, разговаривая с Призраком. Какая ирония судьбы! Из многих чувств и желаний он оставил себе только способность мучиться?? Завидная судьба.