Елена Федина - Белая тигрица

— Мартин! Неужели это ты?!

— Да, это я.

— Боже, какой ты стал красивый!

Я был в золотой парче и кружевных брыжах, от меня за версту веяло роскошью и благополучием. Я смотрел на маленькую усталую акробатку в заштопанном трико и понимал, что мечтаю о том времени, когда мы выступали вместе. Я орал что-то несусветное, и Сильвио стучал молотком по помосту, и был Ольвин, и Изольда сидела на перевернутой корзине…

— А Ольвин нас оставил, — сказала Марианна, словно читая мои мысли, — они уехали куда-то в другой город, а без него всё развалилось.

— А дом? Продали?

— Конечно.

Мне стало совсем тоскливо. Подошли Тори и Касьо. Они разглядывали меня, как заморскую диковинку.

— Твои дела пошли в гору, Мартин!

— Да, я катастрофически везуч, — признался я.

— А у нас всё плохо. Ольвин ушел, осень, погода гнусная, люди быстро расходятся… еле сводим концы с концами.

— А хотите, я вам спою?

Они дружно рассмеялись.

— Ты своим скрипучим голосом нам последнюю публику разгонишь!

Я тоже посмеялся, потом протянул Касьо свой кошелек.

— Держи. Что напою — тоже ваше.

Лютня была старая и раздрызганная, струны потертые. Все смотрели на меня с любопытством, и только Нарцисс — с насмешливым презрением. От холода пальцы были деревянные. Я сел на какой-то ящик и подул на руки, они почему-то дрожали. Мне казалось, что меня сейчас услышат Изольда и Ольвин, ведь они ни разу так и не слышали, как я пою!

Я пел для них, и для маленькой Марианны, присевшей прямо на мостовую, и для могучего Касьо, застывшего как памятник, и для славного недалекого Тори, от напряженного внимания склонившего голову на бок, как охотничий пес… Энди Йорк пел на Кафедральной площади.

Потом была мертвая тишина, никто не шелохнулся, пока я сам не встал и не направился к коню. Тогда за моей спиной застучали по подносу монеты.

— Шут, — бросил Нарцисс презрительно.

С тех пор я себе места уже не находил, мне надоело самого себя обманывать, и Нарцисс это чувствовал. Мы ссорились почти каждый день. Он не выносил не то что тоски, даже задумчивости на моем лице. Он хотел сделать меня счастливым насильно.

Однажды он вспылил во время застолья, ему ничего не стоило сдернуть скатерть, разбить пару блюд, швырнуть в угол вазу и испортить всем аппетит. Кажется, я отказался куда-то поехать.

— Это всё из-за твоей тигрицы! — закричал он, — она и здесь не дает тебе покоя!

— Она тут ни при чем! — тоже сорвался я, мне совершенно не нравилось, что он помянул ее в такой компании, это было слишком личное, никого, кроме нас двоих не касающееся, — замолчи же!

— Да я убью ее, эту драную кошку! Убью, ты понял?!

— Ничего ты с ней не сделаешь!

— Клянусь, я убью ее!

— Только попробуй.

Потом мы забыли об этой ссоре. Выпал снег, все неуловимо изменилось, на душе стало как-то легче. Я списал эту гнусную клятву на его истеричность.

В начале декабря у него был день рождения. Я посвятил ему хвалебную оду, он прочитал, остался доволен и радостно заявил, что у него тоже есть для меня подарок. Он был очень красив в этот день и счастлив, как мальчишка, ему не было равных ни в танцах, ни в играх. Я даже тихо гордился им в душе.

Кристофер подошел неожиданно. Мы с ним почти не разговаривали и даже не здоровались. Он был румян и чем-то очень доволен.

— Любуешься своим благодетелем?

Тон его мне не понравился.

— Любуюсь, — сказал я.

— Лучше полюбуйся в окно!

Он даже подтолкнул меня. Я хотел его отпихнуть, но тут увидел в окне нечто такое, от чего помутился рассудок. По двору четверо слуг проносили привязанную к палке белую тигрицу, голова ее была безвольно запрокинута, хвост волочился по снегу. Она была мертва! Я распахнул окно настежь, мне в лицо ударил ледяной ветер и мелкая снежная крупа, я задыхался, крик так и не вырвался из моего горла, потому что я вдруг онемел. Все кончилось.

Так вот он, твой подарок, Нарцисс!..

Я подошел к Нарциссу. Он беседовал со своим дядей и его людьми. Я тронул его за плечо, он обернулся и осветился довольной улыбкой, он был очень красив.

Я вонзил ему кинжал прямо в сердце, прекрасно понимая, что вместе с ним я убиваю и себя, но теперь это было уже не важно! Сначала никто даже ничего не понял, Нарцисс почему-то еще стоял на ногах и смотрел на меня удивленно, непонимающе.

— Энди, ты что…

Он упал на руки Эдварду Тиманскому.

Я опустошенно поплелся к себе, меня никто не трогал, все суетились вокруг убитого короля. Я вспомнил Ольвина, история повторялась, только меня спасать было некому, да и незачем.

Кто-то шел за мной по пятам, но мне уже всё было безразлично. Я вошел к себе. Я огляделся. В малахитовом зале по-прежнему стоял на постаменте золотой конь с изумрудами вместо глаз, а рядом с ним — еще одна скульптура — отлитая из серебра тигрица, белая с изумрудными глазами. Она была прекрасна даже издалека смотрелась как живая. Нарцисс очень хотел, чтоб его подарок мне понравился…

У меня за спиной расхохотался Кристофер. Его шутка удалась.

Не знаю, кто назвал эту тюрьму Столетней, но название было точное. Дни тянулись тут как года! Эдвард Первый Меченый заходил ко мне и сказал, что казнить меня ему в любом случае придется: в Лесовии нельзя безнаказанно убивать королей. Единственное, что он может для меня сделать — это отсрочить мою казнь на один-два месяца. Я сказал, чтоб он не беспокоился, но меня всё еще держали на этом свете, непонятно зачем. Уже кончался январь.

Столетняя тюрьма была для аристократов. В моей камере стояла вполне сносная кровать, стол, стулья, кормили меня из серебряной посуды, приносили книги, бумагу и перья. Я согласился бы прожить тут и до весны, может, успел бы дописать сказку о прекрасной и вечной любви и преданной дружбе, но спешное строительство эшафота лишило меня этих иллюзий.

Иногда, особенно по ночам, умереть хотелось как можно скорей, особенно, когда снилось удивленное лицо Нарцисса перед смертью. "Энди, ты что…" Я просыпался, стискивал кулаки и искал что-нибудь острое. Хоть бы на том свете ему объяснить, за что я его убил!

В последние дни я уже ничего не писал, я вспоминал всю свою сумасшедшую жизнь от начала до конца, я наслаждался и мучился воспоминаниями. Я решал для себя вечный вопрос, каким лучше родиться: талантливым или нет, как будто мне предлагали родиться второй раз! Впрочем, вывод напрашивался сам собой. Я проиграл!

Поздно вечером меня разбудил капитан тюремной стражи.

— Уже что ли? — проворчал я.

— Нет пока, еще не утро. К вам барон Оорл.

Я не поверил своим ушам.