Тим Доннел - Подземелья Редборна

Полежав некоторое время, прислушиваясь к гулким ударам сердца, Конан снова осторожно приоткрыл глаза. На этот раз свет не ослепил его, а заплясал на стене отблесками язычков золотистого пламени. Постепенно сближаясь, они слились, и киммериец разглядел простой бронзовый светильник с тусклым неподвижным огоньком. Осторожно, чтобы снова не поплыли круги перед глазами, он стал осматриваться. Он был распростерт на широком ложе и накрыт чем-то золотисто-зеленым. Напортив — светлая стена небольшой комнаты. Невысокое кресло рядом со столиком, вплотную придвинутым к ложу. Слегка скосив глаза, он увидел смутные очертания высокого кувшина и кубка. Горло сжалось судорогой в тисках боли и жажды, и глаза снова закрылись, погрузив его в красную пелену беспамятства.

Раздались какие-то знакомые звуки, заглушив стук сердца. Багровая дымка, разрываясь, поползла в стороны, и перед ним, мелькая, понеслись всадники в сверкающих доспехах, лязг оружия смешался с возбужденным ржанием коней. Все это мгновенно промелькнуло перед глазами и исчезло. Остался лишь клочок какого-то поля и черный конь, медленно удалявшийся от него, волоча седло с оборванной подпругой. Конан чувствовал, как сжимает что-то в руке — это оказалась рукоять меча с искрящимся обломком лезвия. Желтые глаза, внезапно глянувшие на него откуда-то сверху, вдруг вызвали в нем такой прилив бешеной ярости, что неподвижное тело резко вздрогнуло, и киммериец, широко раскрыв глаза, сел на ложе.

Боль по-прежнему терзала горло, но тело, вырвавшись из оцепенения, уже снова принадлежало ему. Одна рука ощупала повязку на шее, а вторая нетерпеливо потянулась к кубку. Он был полон, и Конану не пришлось наклонять кувшин. Стараясь не расплескать драгоценную влагу, он осторожно поднес кубок к запекшимся губам и начал жадно пить. Вода обжигала гордо, как крепкое вино, и в то же время разливалась по телу блаженной прохладой.

Он медленно опустился на подушки и забылся тяжелым сном, выронив на пол кубок из разжавшихся пальцев.

Тихий звук ключа, поворачивающегося в замке, отозвался в его мозгу оглушительным грохотом. Слегка повернув голову, он незаметно, из-под полуопущенных век, наблюдал за дверью. Руки, неподвижно лежавшие поверх покрывала, были готовы сомкнуться мертвой хваткой на шее врага — если это враг отпирает замок…

Однако фигура, появившаяся на пороге, не таила в себе никакой угрозы: в комнату вошла высокая стройная женщина в темном платье, а лицом, скрытым под вуалью. В ее руках был поднос с широкой чашей, окутанной облачком пара, и небольшим золоченым кувшинчиком, в котором могло быть только вино.

Поставив поднос на стол, она подняла с пола кубок, склонилась над зажмурившим глаза киммерийцем и легко прикоснулась к его спутанным волосам. Но не успела она отдернуть ладонь, как его огромная рука мягко сжала тонкие пальцы. Горящие голубые глаза, широко раскрывшись, смотрели на нее, силясь различить под вуалью смутно знакомые черты.

Не пытаясь отнять руку, женщина опустилась в кресло. Глаза под вуалью загадочно мерцали, и губы, казалось, складывались в улыбку. Конан, отпустив ее ладонь, приподнялся на подушках и потянулся к накидке, но женщина, мягко уложив его обратно, сама изящным движением отбросила ее назад.

Склонившееся над ним прекрасное лицо герцогини мгновенно оживило в памяти Конана события последних дней. Все они, включая предательский взмах вражеского меча и хриплый торжествующий крик Ферндина, молнией пронеслись в его мозгу, и все встало на свое место. Хрипло зарычав от вспыхнувшей в душе ненависти, он, откинув покрывало, попытался было вскочить с ложа, но тут же без сил рухнул обратно, шепча побелевшими губами: «Ферндин… Проклятый Ферндин… «

Прохладные ласковые руки нежно гадили его по плечам, удерживая на подушках, потом осторожно перебрались к горлу, развязывая засохшую повязку. С трудом приподняв тяжелую голову киммерийца, герцогиня сняла пропитавшуюся кровью ткань и, наклонившись, изумленно воскликнула: «Пресветлый Митра! Не может быть!»

На шее Конана, вместо страшной зияющей раны, которую она совсем недавно, дрожа от ужаса, обмазывала колдовской мазью, багрово краснел грубый рубец. Поспешно достав из складок платья крошечную золотую коробочку, Лавиния щедро смазала затянувшуюся рану. Чистая повязка приятным теплом согрела шею киммерийца, и он, вдыхая разлившийся по комнате пьянящий аромат снадобья, мгновенно уснул.

Герцогиня неподвижно сидела рядом, но это уже не была та каменная неподвижность, которая сковывала ее члены вчера на ристалище. Вчера… Все это было только вчера…

Еще с утра она приказала своим доверенным слугам переодеться в платье простолюдинов и занять места у самых ворот Ристалища. Стражники тоже были предупреждены, и в кустах стояла наготове крытая повозка, запряженная парой крестьянских лошадей. О, как герцогине хотелось, чтобы все эти хлопоты оказались ненужными, но сердце, сжавшееся в холодный комок, не оставляло места надежде.

И вот поединок закончен, победитель, гордо подбоченясь, подошел за наградой, а за его спиной верные слуги герцогини, метнувшись к распростертому телу, быстро положили его на широкое полотнище и бегом вынесли за ограду. Один из слуг поймал коня и подхватил с песка обломки меча.

Лавиния со своего возвышения с трудом могла разглядеть, что там происходит. Грозовые черные тучи ползли совсем низко, и было темно, как поздним вечером. Когда вдалеке сверкнула молния, в ее неверном свете герцогиня с облегчением увидела, что поверженный киммериец и его вороной конь исчезли с Ристалища. Вернувшись во дворец и переодевшись в сухое платье, она отослала служанок. Заперев дверь спальни на засов, она проскользнула в потайной ход и, свернув в узкий боковой коридорчик, вошла в маленькую комнату — ту самую, где спал сейчас раненый киммериец. Она еще раз взглянула на Конана — тот дышал глубоко и ровно.

А вчера… Герцогиня снова задрожала, вспомнив лежавшее на полу окровавленное тело. Повинуясь ее негромкому приказу, слуги быстро сняли с киммерийца доспехи и кольчугу, разрезали и стащили пропитавшуюся кровью рубаху и кожаные штаны. Встав на колени, Лавиния осторожно отняла от шеи тряпку, прикрывавшую рану, и невольно вскрикнула от ужаса: ей показалось, что голова почти отделена от туловища. Под ее рукой, лежавшей на груди киммерийца, вдруг гулко стукнуло сердце, еще и еще раз, из растерзанного горла вырвался слабый хрип…

Герцогиня, велев слугам подождать в коридоре, осторожно покрыла мазью края глубокой раны — и кровь мгновенно перестала течь. Она еще раз дрожащей рукой помазала рану, спрятала коробочку и замотала шею чистым холстом.