Сергей Смирнов - Дети выживших

— Он самый главный, и ему подчиняются все всадники, ну, те воины, которые примчались из степи. А ты идешь в город?

— Да.

— Смотри. Бойся этих всадников.

Из дома вышла девочка постарше, голова у нее была покрыта вылинявшим женским покрывалом, которое закрывало ей лицо, оставляя лишь щель для глаз.

Старик поклонился ей и сказал:

— Жаль, что харчевня не работает. Когда-то мне случалось закусывать здесь супом из свиных ножек…

Девушка мрачно сказала:

— Теперь нет ни супа, ни ножек. Хуссарабы отняли все. Да и кого теперь кормить? Дороги опустели, все, кто может, уходят из города, а кто не может — обедают дома.

Она покачала головой, как взрослая, и добавила, видно, услышанное от кого-то:

— Нет больше города. Нет больше страны.

Старик кивнул.

— Я знаю. Теперь это улус великого каана. Самый дальний и самый бедный улус. Хотя когда-то здесь жил царь по имени Мудрейший… Вам не страшно здесь жить одним?

— Нас не трогают, — неохотно ответила старшая. — В городе осталось мало людей, а хуссарабы проезжают нечасто.

Старик снова перевел взгляд на маленькую девочку, улыбнулся ей и достал из котомки тряпичную куклу.

— Смотри. Тебе нравится?

Глаза ее загорелись, а руки сами метнулись к кукле.

— Возьми, — сказал старик. — У нее нет лица, лицо было нарисовано углем, но уголь смыла вода… Нарисуй сама. Сможешь?

Она кивнула, прижав куклу к груди.

— Я возьму уголек в печке!

Старик повесил котомку за спину и двинулся к городу по пыльной дороге. А две девочки долго смотрели ему вслед, пока он не скрылся за холмом.

Кукла тоже смотрела — как умела.

Зеркальная долина

Домелла выглянула из окошка повозки: они въезжали в город. У полуразрушенных городских ворот стояли сборщики платы за вход, но при виде Верной Собаки и богато одетых воинов молча посторонились.

Повозка прогрохотала под покрытой копотью аркой и выехала на площадь. Здесь их встречали. Наместник Хатабатмы, жрецы-настоятели, самые знатные жители. Стража оцепила площадь, и за их спинами была видна многочисленная толпа.

Верная Собака, открыв дверцу повозки, сказал негромко:

— Вот как встречают тебя, Айгуз.

Домелла не успела ответить: толпа пришла в движение, пытаясь прорвать оцепление; многоголосый вопль раскатился по древней площади:

— Домелла!

Наместник повернулся к стражникам, лицо его стало красным от гнева:

— Немедленно разогнать зевак!.. Самых отчаянных — задержать!..

Но стражники едва сдерживали напор. Наместник вызвал подкрепление, а Верная Собака, оскалив желтые клыки, рявкнул:

— Садись в повозку, госпожа!

Охранная полусотня, приехавшая с царицей, сомкнулась вокруг повозки. Собака подозвал наместника:

— Ты еще ответишь за эту встречу!..

И вскочил на коня.

— Где твой дворец? Показывай дорогу!

Всадники перестроились, и клином врезались в толпу. Раздались вопли задавленных, стражники заработали тупыми пиками, а хуссарабские всадники пустили в ход настоящее оружие. Толпа отхлынула в разные стороны, оставляя окровавленные тела на древней мостовой.

Возница хлестнул лошадей, повозка снялась с места рывком и понеслась вслед за всадниками.

Дворец тоже был полуразрушен. Хотя для царицы отстроили несколько жилых помещений, но всё вокруг носило следы ожесточенного штурма.

Не было уже башенки со знаменитым балкончиком, с которого прежний наместник, Уггам, бывало, подглядывал за горожанами. Разваленные стены окружали руины дворца.

Воды во дворце тоже не было: колодец оказался отравленным; где-то в засыпанном подземелье еще гнили трупы защитников.

— Айгуз не будет ночевать здесь, — сказал Верная Собака. — Где Камда?

— Ставка Камды не здесь, — пролепетал наместник. — Он остановился далеко к югу, у озера Цао. Там в прежние времена отдыхали высшие чиновники империи.

— Империи больше нет! — Верная Собака исподлобья посмотрел на наместника, что-то соображая. — Вот что. Ночью мы выедем из города, а заночуем где-нибудь на постоялом дворе. Есть же здесь постоялые дворы?

— Есть, конечно есть, — закивал сановник, заискивающе заглядывая в лицо Собаке. — Тут раньше бывало множество паломников, и дворы не пустовали… — Он сделал паузу и испуганно прошептал:

— Только сейчас они все разрушены…

Зря он это сказал.

Верная Собака одним ударом кулака в железной перчатке выбил его из седла, спрыгнул с коня, и принялся топтать поверженное тело, рыча и плюясь. Он бил и топтал, перекатывал его, покуда тело наместника не превратилось в окровавленную куклу с переломанными руками. И только тогда, вытерев пот, огляделся.

В дальнем углу двора, возле повозки, стояла Домелла. Смотрела молча.

Верная Собака плюнул еще раз, и крикнул:

— Всем по коням! Мы выезжаем в Хатуару!..

Хатуара

Церемония растянулась на несколько дней. Хатуара казалась очень оживленным городом после полуразрушенной Хатабатмы. К началу Священного месяца пришли, как обычно, паломники, хотя среди них почти не было мужчин, а только старики, женщины и дети.

Кто станет главным жрецом Храма Краеугольного камня, давно было известно. Коллегия жрецов избрала Харрума. Для Домеллы и ее свиты приготовили дворец Верховного жреца, хуссарабы разместились несколькими отрядами в постоялых дворах при храмах.

Церемония шла день и ночь. Процессия жрецов обходила все храмы, останавливаясь в каждом, чтобы совершить молебен и принести жертвы, объясняя богам, кто будет теперь исполнять обязанности посредника между небом и людьми. Харрум ходил вместе со всеми, и в Верхнем городе подолгу звенели бубенчики.

Верная Собака, посмотрев на шествия жрецов, быстро прискучился зрелищем и устроил за городскими стенами собственный праздник — скачки.

Гиканье и свист доносились оттуда, и клубы пыли поднимались выше стен.

Хуссарабы возвращались на закате, разгоряченные борьбой; проносились по узким улочкам Нижнего города, с улюлюканьем влетали в ворота и хохотали, когда от конских копыт уворачивались перепуганные паломники и нищие.

Наконец, наступил день посвящения.

С утра Верная Собака неотлучно находился возле Домеллы. Прислушивался к крикам за стенами дворца и недовольно морщился. Подзывал Пахара и снова заставлял его объяснять, как должна проходить церемония.

— Жрецы идут вокруг Верхнего города, потом вокруг Нижнего… — начинал Пахар на языке Гор.