Ирина Лакина - Арабские сны

Из злобного опасного бандита он вдруг стал другом. Я испытала огромное облегчение, когда оказалась у дверей своих покоев, так и не встретив по пути ни одну завистливую змею с первого этажа.

— Госпожа, мне жаль, что так вышло. Вы сильно рисковали, и не угадали, — сказал он мне на прощанье, и я прочитала в его глазах настоящее сожаление и доброту. Доброта в глазах головореза.

Я улыбнулась и взглядом проводила его спину, скрывшуюся между двух высоких и широких камней в стене, которые, как оказалось, прятали за собой узкий вход в тайный коридор дворца.

В моей комнате было темно. Горела только свеча на столе. Лерка мирно посапывала в соседней комнатке. Я села на диван и расстегнула нитку жемчужного пояса на талии. Голова была ясной, а сердце спокойным. Он выбрал Фатьму, а значит — мне здесь больше нечего делать.

Я встала с дивана и зашла в крохотную спальню подруги. Присев на край ее кровати, я несколько раз подергала ее за плечо, заставив проснуться.

— Лекси? — хрипло спросила она, продирая заспанные глаза. — Почему ты здесь? Что случилось?

— Я должна бежать домой. Ты и Первиз поможете мне, — твердо ответила я ей, ничуть не сомневаясь в своем решении.

— Но почему? — она привстала, оперевшись на локти, и нахмурила лоб.

— Он выбрал Фатьму.

И в эту минуту в дверь постучали. Мы обе, не сговариваясь, обернулись на шум.

— Кто там? — спросила я, не понимая, кому я могла понадобиться в такое время. Разве что Дэрья Хатун пришла поиздеваться. За ней не заржавеет.

— Госпожа, это я! — раздался знакомый голос Арзу-калфы.

— Входи, — крикнула я ей и вышла в гостиную.

Дверь тихонько скрипнула, и я увидела, как в комнату прошмыгнула тень. Я взяла со стола подсвечник и подошла поближе к калфе.

— Что такое, Арзу-калфа? — строго спросила я.

— Госпожа, простите. Вам послание от повелителя.

Она достала откуда-то из складок своего платья маленький свиток бумаги, перевязанный грубой ниткой и запечатанный воском.

Я выхватила послание из ее рук и дрожащими пальцами развернула лист бумаги.

Немедленно приходи ко мне. И больше никогда не смей дарить мою любовь другой женщине. Только я могу решать, кому преподнести этот дар.

ГЛАВА 29

Смахнув со щеки счастливую слезу, я бросила на Арзу-калфу преисполненный благодарности взгляд.

— Ты принесла добрые вести, Арзу-калфа, — я развернулась, подошла к сундуку у дивана и достала из него мешочек с золотыми дирхамами, — возьми, — я протянула ей блестящую монету.

— Вы очень щедры, госпожа, — с улыбкой ответила девушка, пряча деньги куда-то под рукав, — я не забуду вашей доброты.

Лерка встала с постели и стояла в дверном проеме, оперевшись на косяк.

— Госпожа, что-то случилось? — с притворством залепетала она, приподняв в хитрой улыбке уголки рта.

— Отдыхай, Зулейка, и ни о чем не тревожься. Я иду к повелителю!

Подруга улыбнулась, слегка покачала головой, а затем быстро присела в реверансе и скрылась за полупрозрачной шторой, отделявшей ее комнату от моих покоев.

— Идем, Арзу-калфа! — я подхватила с дивана снятый жемчужный пояс и вернула его на талию.

Выйдя из комнаты, я на мгновение задержалась на балконе перед моими покоями, с которого открывался вид на первый этаж и зал джарийе.

Двое слуг из числа бессмертных, присланные Джаханом к моим дверям, стояли позади, точно восковые мумии, — не шевелясь и почти не моргая. Лишь их едва уловимое дыхание говорило о том, что это живые люди, а не манекены.

— Отправил! О, горе мне! Какой позор?! — верещала Фатьма, сидя на деревянной ступеньке в окружении жалеющих ее подруг и согнувшись в три погибели.

Я не видела ее лица. Вся она превратилась в черно-красное облако — ее длинные густые волосы, упавшие на лицо, скрывали половину туловища, а вторая половина была спрятана под широким подолом красной атласной юбки.

Ее плечи содрогались от рыданий, а тишину пронзали неприятные слуху всхлипы.

— Госпожа, — тихо позвала меня калфа, — оставьте ее, участь ее предрешена. Завтра же она отправится в старую столицу, вы больше не увидите ее. Быть отвергнутой повелителем — ужасная судьба, клеймо на всю жизнь.

— И что же, она теперь до старости будет жить в старом дворце? — спросила я, слегка повернув голову, но не отводя взгляда от поверженной соперницы.

— Скорее всего, она поживет там пару лет, а потом валиде выдаст ее замуж за какого-нибудь вельможу или учителя медресе.

— Очень хорошо, — сказала я, не в силах скрыть победные нотки в голосе, — она будет счастлива, дай Бог!

— Иншааллах, — вздохнула Арзу-калфа.

Я спиной чувствовала колючие взгляды джарийе, провожающие меня к выходу в главную галерею.

— Стой, Рамаль! — я вздрогнула, услышав охрипший от слез голос Фатьмы. — Ты отравила сердце повелителя своим ядом, ты гремучая змея! — прошипела она мне, словно накладывала на весь мой род проклятье.

— Я посеяла в сердце падишаха зерно любви, Фатьма, — ответила я, обернувшись к ней вполоборота, — ты ни в чем не виновата, ведь любовь ослепляет. Когда любишь — других не замечаешь.

— Аллах покарает тебя, подлая интриганка! — выкрикнула она, а лицо ее стало похоже на маску волчицы — сжатые губы, прищуренные хищные глаза, дергающиеся от ненависти скулы.

— Не смей упоминать имя Всевышнего без веской на то причины! — зашипела на нее Арзу-калфа, выставив вперед руку с поднятым вверх указательным пальцем.

Я отвернулась от несчастной девушки, повела плечами, чтобы прогнать колючие мурашки, вызванные ее ненавистными взглядами и речами, и гордой походкой вышла в галерею.

Мне было жаль ее, и я от всей души пожелала ей хорошего жениха, пусть и подобранного валиде.

Подойдя к покоям падишаха, я не могла сдержать слез облегчения. Впервые в жизни я на себе прочувствовала ту самую «улыбку сквозь слезы». Первиз-бей лишь поклонился мне и сам распахнул двери.

Джахан сидел за столом и что-то писал. Я замерла у входа, вздрогнув от звука закрывшихся дверей. Его мужественное напряженное лицо блестело в свете горящих свечей, а рука с силой надавливала пером на бумагу, вызывая скрип.

Не поднимая головы, он заговорил:

— Послушай, Рамаль:

Говоришь: уходи… Как уйду я от взгляда газели?Как любовь обойду — предо мною она, как утес!Берегись, Хатеи! От горячих очей тонкостаннойСтать бы тонким, как волос гордячки, тебе не пришлось![2]

Он прочел стихи и поднял на меня теплые синие глаза, в которых плескалось целое море любви и нежности. Я заморгала, прогоняя слезы.