Макс Далин - Слуги зла

Он встал, ушел в тот дальний угол, где проспал предыдущую ночь, и улегся на тюфяк лицом к стене. Видеть и слышать рабов Тьмы больше не было сил. Орки еще болтали, когда Инглорион заснул.

…Эльф не учел одну-единственную вещь. Сны.

Он не думал, что кошмар прошлой ночи может не только повториться, но и прогрессировать. Дикий ужас во сне показался Инглориону сбоем, ошибкой, реакцией светлого на отвратительную обстановку вокруг, но уж не долгой болезнью, которая возвращается снова и снова, как болотная лихорадка у людей. Невозможно. Подло, несправедливо!

Он проснулся в холодном поту, судорожно всхлипывая, и почти обрадовался, увидев, что Паук тоже не спит и сидит рядом. Смешно, но близость орка почему-то эльфа успокаивала. Возможно, дело было в собачьем тепле, которое Паук излучал, а может быть — в странном расположении, похожем на дружеское. Как бы там ни было, от присутствия Паука становилось легче.

Во всяком случае, расхотелось забиться в угол и скулить побитым щенком.

— Сны? — спросил орк так, будто знал.

Инглорион свернулся, как мог, прижав колени к груди и обхватив их руками. «Нет, — думал он, — дело не в Пауке и не в орках из его банды. Дело в Темном Властелине, чье ужасное присутствие ощущается тут всеми нервами, как только разум засыпает и перестает защищаться.

Дело во Тьме. Ведь, если подумать, то, что сейчас вспоминается пестрыми клочьями разрозненных, сбивчивых образов, не так уж и страшно само по себе. Непонятно, почему целиком это вызвало такой чудовищный ужас…»

Цветущая вишня. Белая кипень, молочная пена цветов — сладкий, медовый запах. Стена из старых, теплых, потрескавшихся бревен. Обиженный детский голос: «Мама, почему Дэни не хочет дать мне котенка?!»

Инглорион проглотил неожиданные слезы. Как такая простая картинка может вызывать такую жуткую боль?! Лучше не вспоминать дальше.

Нет, вспомни.

Мама, почему Дэни… Какой прелестный ребенок, госпожа Лисс… Дэни, не дразни меня!.. Ты будешь всегда меня любить? Всегда-всегда?.. Эльф, взгляни на себя!.. Это ваш старшенький, госпожа Лисс?.. Мамочка, скажи Дэни… ЭЛЬФ, ВЗГЛЯНИ НА СЕБЯ! ЭЛЬФ, ВЗГЛЯНИ НА СЕБЯ!.. Ты будешь всегда меня любить?

Инглорион не выдержал — от режущей боли все внутри просто разрывалось на части, он кинулся вниз лицом на тюфяк, пахнущий сеном и лошадью, и разрыдался. Это тоже было неправильно, эльфы не плачут, но Инглорион, совершенно не в состоянии иначе преодолеть боль, задыхался от слез. Перед глазами все стояли те же лица, что и в первом сне, и самое худшее заключалось в том, что Инглорион по-прежнему не мог вспомнить, чьи это лица…

От слез вроде бы стало полегче, но не намного. Вся жизненная сила ушла без остатка, навалилась тошная слабость, а боль в груди была так сильна, что Инглорион едва дышал. «Я сейчас умру, — думал он. — Это нельзя выдержать. Вырвать глаза, сломать спину? Что за смешное дилетантство! Ты ничего не смыслишь в пытках, Паук. Твой господин смыслит больше тебя. Я умру от этой боли и приму смерть как лекарство или облегчение…»

— Хочешь пить? — спросил Паук.

Инглорион тяжело поднял каменные веки и еле разлепил губы:

— Хочу.

Вода. Неистребимый медный привкус. Инглориона замутило, но дышать стало чуть легче.

— Я не могу спать, — сказал он. — Мне снятся ужасные вещи. Владыка Тьмы убьет меня этими снами.

— Ты сражаешься, что ли, во сне? — спросил Паук.

Инглорион усмехнулся, несмотря на слабость и боль:

— Если бы! Все хуже, гораздо хуже… это такая пытка…

— Ты можешь сказать? — спросил Паук.

Инглорион поборол приступ желания держать его за лапу.

— Ко мне прикасалась человеческая женщина, — процедил он с омерзением. — Противная. С рябым каким-то лицом, с бесцветными глазами, рыжая… Прижималась ко мне и спрашивала, всегда ли я буду ее любить… это так отвратительно… Потом какая-то сморщенная карга меня тискала… и слюнявила… Человеческий ребенок верещал, чтобы я отдал ему котенка… А потом я видел себя в Зеркале. В нашем Лунном Зеркале, понимаешь? Только это был не я, а какой-то деревенский вахлак… белобрысый, с дурацкой ухмылочкой…

— Это воспоминания, да? — спросил Паук. — Твои человеческие воспоминания?

Слова воткнулись в грудь, как гвоздь.

— Нет, нет, нет! — крикнул Инглорион, содрогнувшись. — Не может быть! Нет! Как это могло произойти со мной?!

Боль достигла предела. Перед глазами Инглориона расплылся кровавый туман — и лапа орка, протянувшаяся откуда-то издалека, показалась неожиданно надежной, будто эльф снова висел над пропастью, а Паук хотел вытащить его оттуда. На сей раз Инглорион схватился-таки за эту лапу, как за последнюю надежду.

— Это же твоя собственная память, правда, — услышал он далекий голос Паука. — Тебе больно, потому что ты не хочешь это признать.

Эльф ткнулся горящим лбом в широченную зеленую ладонь.

— Не может быть, — прошептал он в последней попытке сбежать от ужаса. — Я… я не мог… я воплощен в Пуще… но я… Паук, это мой, мой котенок! — И ослепительная вспышка боли погасила разум.

В избе полутемно, горит одна-единственная свеча. Длинные тени качаются на бревенчатой стене, а закопченные балки потолка погружены в сумрак. Из темноты цвиркает сверчок, а рядом, под самым ухом, урчит серая кошка. Дэни прижимается щекой к ее пушистому боку и чувствует, как теплое кошачье тельце подрагивает от мурлыкания. Мама в одной длинной рубахе, с распущенной косой, покачивает колыбельку младшей сестры, тихонько напевает: «Люли-люли, летели гули… летели-летели, на люлечку сели…» Слышно, как за стенами воет злой зимний ветер. Громадная зеленоватая луна — фонарь эльфов — висит за окном в пустой темноте. Дэни то ли страшно, то ли грустно — он смотрит на луну, и дух захватывает от какого-то щемящего сердце предчувствия…

Май. Цветут вишни, их лепестки на крыльце похожи на капельки молока. У серой кошки снова народились котята. У них закрыты глаза и опущены вниз треугольнички крохотных ушей, они ползают около кошки и пищат. Дэни и Розмари сидят рядом на корточках и делят котят на будущие времена.

— Когда они прозреют, мой будет рыжий, — говорит Дэни.

— Нетушки, — Розмари трясет головой так, что задевает Дэни по уху взлетевшей льняной косичкой. — Рыженький тут один, я его себе возьму.

— Я же первый сказал! — возмущается Дэни. — И вообще, я старший, и я первый узнал, что кошка окотилась.

— Мама говорила, что сестричке надо уступать!

— Ага, а ты у меня сегодня полпирожка откусила, и я уступил! Хватит уже уступать тебе на сегодня!