Мэри Стюарт - Хрустальный грот

Для юркого мальчишки задача не составила труда. Вскоре я уже сидел, наполовину высунувшись из люка: ногами я цеплялся за перегородку, а руками тянулся к канату. Затем наступил неприятный момент, когда обнаружилось, что из такого положения до каната мне не дотянуться: я должен был встать на ноги, прижимаясь к корпусу корабля над черной пропастью, разверзшейся между судном и причалом, в которой плескалась среди отбросов маслянистая вода. В конце концов мне удалось встать, цепляясь за борта корабля, словно я был одной из крыс, собравшихся на берег, и ухватиться за канат. Он оказался туго натянутый и сухой и полого спускался к тумбе на берегу. Схватив его обеими руками, я извернулся так, чтобы стать лицом к берегу, оттолкнулся от борта корабля и забросил на канат ноги, повиснув вниз головой.

Я намеревался осторожно спуститься на берег, постепенно перебирая руками, и закончить этот тяжкий путь в укромном темном уголке за тумбой, но, не будучи моряком, не учел подвижности маленького суденышка. Даже мой незначительный вес, пока я сползал по канату, опасно раскачивал корабль, и его нос внезапно повернулся к причалу. Канат подо мной провис, ослаб, а потом упал, когда ослабло натяжение и разошлась петля. Я раскачивался, цепляясь за него, словно обезьяна, и тут, к ужасу своему, увидел, как ушла под воду высвободившаяся петля; канат повис вертикально, мои ноги потеряли опору, а на руках я не сумел удержаться. Словно бусинка, надетая на нитку, я полетел вниз по канату вдоль борта корабля.

Если бы корабль поворачивался чуть медленнее, то меня или раздавило бы между корпусом и причалом, или я утонул бы, опустившись в нижнюю точку слабины; но корабль двигался, как пугливая лошадь. Когда судно ударилось о причал, я находился как раз над ним. Резкий рывок заставил меня разжать руки и отбросил вниз. Я растянулся в тени от стены на твердой, скованной морозом земле всего в нескольких дюймах от кнехта.

2

Ощупывать себя в поисках ушибов не было времени. С палубы доносился топот босых ног — вахтенный бежал смотреть, что произошло. Я перевернулся, вскочил на ноги и метнулся в темноту прежде, чем его фонарь осветил место происшествия. Слышно было, как он что-то крикнул, но я уже свернул за угол и был уверен, что матрос меня не заметил. Но и заметь он меня, думаю, большой беды не случилось бы. Сперва ему пришлось бы проверить мое узилище, но даже после этого он вряд ли отважился бы покинуть корабль. Я позволил себе передохнуть несколько мгновений, привалившись к стене и дуя на руки, обожженные канатом, в ожидании, пока мои глаза привыкнут к темноте.

Поскольку и на корабле царила полутьма, то мне не понадобилось много времени; я быстро осмотрелся вокруг.

Укрытием мне служил навес последней в ряду построек, по другую сторону — противоположную обращенной к причалу — которых находилась дорога — прямая лента гравия, уходившая к россыпи огней, мерцавших вдалеке. Без сомнения, там — город. Немного ближе, как раз там, где дорога растворялась в темноте, раскачивался тусклый огонек, наверное, фонарь на задней повозке. Больше ничего не двигалось.

Не составило большого труда догадаться, что охраняемые с таким тщанием повозки направляются прямо в резиденцию Амброзия. Я не имел понятия, удастся ли мне попасть к нему или хотя бы пробраться в город или селение, но в тот момент меня заботило лишь то, как найти хоть какую-нибудь еду и место, где можно согреться и перекусить в ожидании утра. А как только я отдохну и приду в себя, мой бог, в этом я не сомневался, укажет мне путь.

Ему также придется позаботиться о моем пропитании. Изначально я намеревался выменять еду на одну из моих застежек, но сейчас, труся за фургонами, я думал о том, что мне придется что-нибудь украсть. На худой конец у меня оставалась краюха ржаного хлеба. Оставалось отыскать место, где укрыться до наступления дня… Если Амброзий, по словам Маррика, отправился на «собрание», бесполезно было идти в его резиденцию и добиваться аудиенции. Сколь значительной персоной я бы себя ни выставлял, маловероятно, что я мог надеяться на почести или просто доброе отношение солдат Амброзия, явись я к нему в таком виде, да еще в его отсутствие. Наступит день, и тогда будет видно.

Было холодно. Воздух, вылетавший у меня изо рта, превращался в пар, сероватый в черном морозном воздухе. Луны не было, но звезды уже зажглись и следили за мной с небес, словно волчьи глаза. На дорожных камнях, которые звенели под копытами и колесами впереди меня, блестела изморозь. К счастью, погода стояла безветренная, и от быстрого бега я несколько согрелся, но я не отваживался догнать медленно ползший обоз, поэтому время от времени мне приходилось останавливаться и ждать; мороз тысячью иголок тут же впивался в мое тело, покусывая сквозь драные мешки, так что мне то и дело приходилось хлопать себя по бокам и ляжкам руками, чтобы не закоченеть.

К тому же удача пока была на моей стороне и вдоль дороги было множество мест для укрытия: по обочинам росли кусты, кое-где редкие, а местами сливавшиеся в густые заросли, сгорбленные под напором ветра; схваченные морозом, они все еще тянули вслед ветру окоченелые руки-ветки. Среди кустов стояли огромные камни, отчетливо видневшиеся на фоне звездного неба. Первый такой камень я принял за гигантский верстовой столб, но затем увидел и другие: они выстроились рядами, словно аллея пораженных молнией деревьев или как колоннада, вдоль которой прогуливаются боги — неизвестные мне боги.

На камень, возле которого я остановился, выжидая, когда обоз отойдет подальше, упал свет, и мое внимание привлек рисунок, грубо высеченный в граните с мерцающей в черных линиях изморозью. Двуглавая секира. Теряясь во тьме, стоячие камни уходили вдаль, словно строй великанов. Ноги мне кололи изломанные стебли чертополоха. Собираясь уходить, я снова оглянулся на камень. Секира исчезла.

Стиснув зубы, чтобы унять дрожь, я выбежал на дорогу. Разумеется, я дрожал от холода, от чего же еще? Обоз отошел довольно далеко, и я побежал за ним следом, держась дерна по краю обочины, хотя, по правде говоря, земля была такой же твердой, как гравий. Тонкий ледок ломался и поскрипывал под ногами. За моей спиной таяла в темноте безмолвная армия камней, а впереди светились городские огни и ждали теплые дома. Наверное, впервые в жизни я, Мерлин, стремглав бежал к свету и обществу людей, убегая от одиночества: так волчьи глаза в темноте заставляют человека жаться ближе к огню.

Город был окружен стеной. Об этом можно было догадаться, принимая во внимание близость моря. Высокий вал венчал палисад, а перед ним в широком рву белел лед. Через равные промежутки в нем чернела вода, очевидно, лед разбили на отдельные льдины, достаточно маленькие, чтобы они не могли выдержать вес человека. Темную воду уже затягивал новый ледок, а из-под него смотрели, помаргивая, отражения звезд. Через ров к воротам был переброшен деревянный мост, перед которым сейчас, в ожидании дальнейших приказов капитана, отъехавшего переговорить со стражей, остановились повозки. Люди стояли неподвижно, будто окаменели, а мулы переступали на месте, всхрапывали и бренчали сбруей, предвкушая тепло конюшни.