Вероника Горбачева - Сороковник. Части 1-4

— Лак потрескался, — говорю. — Эх, мужики, у вас даже гитары боевые.

Петруха собирается встрять явно с какой-то пошлостью, но его одёргивают. Всем интересно.

Господи, ну, как дети малые. Незаметно их рассматриваю. Нет здесь сусальных картинных богатырей с огнём в глазах и седыми растрёпанными бородами. Есть здоровые крепкие ребята, и бритые, и бородатые, от обычных нашенских крепких парней не особо отличающие, разве что плечи немного шире, ростом немного выше, душой попроще, без закидонов и распальцовок. Возрастной диапазон от восемнадцати до сорока-сорока пяти. Отцы и дети.

И, откровенно говоря, мне они очень нравятся. Со своими строгими моральными устоями, немного смешными мне, как дитяти своего времени. С весёлыми бесенятами в глазах. С уважением ко мне, ба… женщине и окоротом распускающих руки Петрух. Отчего-то мне кажется, что ежели бы я не шарахнула ухажера, ему бы и так недолго пришлось меня лапать. Ладно, Муромцы, спою, чего уж.

Слушают они заворожённо. А смотрят-то как!

Я пою казацкие: «Ой, то не вечер, то не вечер!», «Любо, братцы, любо».

Я пою «Белой акации гроздья душистые».

Я пою Гамзатовских «Журавлей».

И случайно вижу Петруху. Одно ухо у него покраснело и заметно оттопырилось, глаза, зелёные, как первый берёзовый лист, наполняются слезами. Какой же ты Аполлон, умиляюсь я, ты самый настоящий Лель, пастушок былинный. Ну, Лелюшка, придётся тебе показать, каково это — растревоженным тобой девкам. А кто не любит слушать про любовь?

И завожу последнюю.

…Ромашки спрятались, поникли лютики…Когда застыла я от горьких слов.Зачем вы, девочки, красивых любите?Непостоянная у них любовь…

Отец мой очень любил эту песню, хоть и бабскую.

В отдалении, столика через два, незнакомый златокудрый красавец, разодетый, как английский лорд, строчит карандашиком в книжечку с золотым обрезом. Слова, что ли, записывает? Вскидывает на меня большие голубые глаза и чуть улыбается. А у меня так и проходит тёплая волна по сердцу.

Да что это со мной сегодня? Что я — как девочка, глаз от мужчин отвести не могу? Не по возрасту, вроде бы…

— Всё, ребята, — решительно отстраняю инструмент, — хорошего помаленьку. Меня Гала ждёт.

Петруха срывается с места.

— Дозволь, провожу. Время-то позднее!

Вопросительно гляжу на Васюту. Он усмехается, косит на Петрухино ухо.

— Правильно, пусть проводит. Темнеет уже.

…— Что это? — спрашиваю поражённо.

Хрупкое тельце девочки едва проглядывается сквозь прозрачный кокон. Словно гигантская куколка обмотана толстыми нитями густо-вишнёвого цвета. Поверх кокона иногда простреливают искры.

Гала почему-то пристально всматривается в меня, прежде чем ответить.

— Считай, что это аналог барокамеры. Регенерирует она там помаленьку. Посмотрела? Давай, подруга, иди, ко мне придут скоро.

Я немного шокирована, но успеваю отдать плоскую бутылочку.

— Васюта просил передать, сказал, тебе для какого-то лекарства нужно.

Она болезненно морщится.

— Благодари. Скажи — вовремя. И послушай…

Она отводит глаза.

— Дня три ко мне не приходи, — говорит сухо. — Депрессняк у меня. Не хочу никому на глаза показываться и видеть никого не хочу, иначе наговорю лишнего. Поняла?

Поняла, чего ж непонятного. Сама, бывало, через это проходила.

— Да всё нормально, Гала. Прости, что дёргаю.

…Какое всё-таки удобство идти с провожатым!

Васютина рубаха красивыми складками облегает мои пышные формы и я не раз замечаю плотоядный огонь в глазах встречных мужеского полу. Особенно сынов Востока. Однако наличие моего спутника пресекает попытки познакомиться ближе. Был бы вместо него Хорс, шарахались бы не меньше.

На крылечке я благодарю Петруху и собираюсь уходить. Он мнётся.

— Госпожа Ванесса, дозвольте слово молвить!

Мне смешно.

— Ну, дозволяю. Молви!

— Ругают меня, мол, по девам бегаю. А мне всех их жалко, я их честно люблю… — У самого глаза ангельские, с поволокой; и девы его, видать, тоже крепко любят. — Я вот слышал, предки наши на нескольких женились, а не можно ли и мне так?

В нашем мире у некоторых племён было такое, а вот там, откуда эти русичи появились? Но ведь надо ответить этому телёнку, да так, чтобы потом родители его высокоморальные меня в землю не закопали.

— Настоящий мужчина, — говорю, и приставляю пальчик к голове его ангельской, — должен любить только двоих женщин. Двоих. Свою мать, — и мать своих детей. Понял, Лельчик?

И стучу в лоб, как бы вбивая установочку.

Он ошалело глядит на меня.

— А откуда… Меня ж так только мамка прозывает…

— Сердце подсказало, — отвечаю в тон. — Все мы — чьи-то мамки. Иди уж, Лель.

Он кубарем скатывается с крыльца, спешит обдумать новую для себя истину, я же встречаюсь с задумчивым взглядом Васюты.

Ещё один день отгорел…

Среди ночи меня снова накрывает паническая атака. Я сжимаю зубы. Не поддамся. Нужно просто чем-то отвлечь себя. Открываю окно, вздрагиваю от ночного холода

Издалека слышно нестройное пение. Несколько мужских голосов с чувством выводят:

— Зачем вы девочки, красивых любите?Непостоянная у них любовь…

Губы невольно разъезжаются в улыбке. Дорогие мои мужики. Русичи. Родненькие.

Я буду варить вам щи и каши, печь пироги и квасить капусту. Я буду петь, сколько попросите. Я буду учить вас уму-разуму, сколько захотите. Только не меняйтесь. Оставайтесь такими же, в этом жестоком, жестоком, жестоком Мире.

Глава 5

— Васюта, — говорю я убито, — у тебя, может, прекрасная лошадь…

— Это конь! — багровеет он.

— … и вся на тебя похожа, — пропускаю мимо ушей его замечание, — но только я её очень боюсь. — Или я с неё хлопнусь, шею себе сломаю, или помру со страху. Лучше прибей меня сразу, чтоб не мучилась.

Он уезжает злой, как чёрт. При этом умудряется так развернуться, что из-под копыт его монстра летят вывороченные комья глины величиной с тарелку. Хорс сердито рыкает вслед.

Я понуро бреду в дом. Янек подхихикивает.

— Что?! — поворачиваюсь я к нему. — Что опять не так?

Тот уже хохочет во весь голос.

Наконец объясняет: воинского коня следует называть только конём, пусть он и лошадь. Я недоумеваю. Почему?

— Ну… Конь он и есть конь. Жеребец, — объясняет Ян, и в глазах его пляшут весёлые Васютинские искорки. — Зазорно воину на лошади-бабе ездить.

— А-а, — усиленно соображаю. — Очередная ваша мужеская заморочка… Всё равно не понимаю.