ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Ульяничева Евгения

— На, погляди, — сказал Юга нетерпеливо, вручая приблуду Второму.

Тот послушно прижал окуляры к лицу.

Увидел Хангар близко, словно в окно подглянул.

— Будто пляшут.

— Ай, так и есть! — Возбужденно подтвердил Юга. — Пляшут, в барабаны бьют, тем, похоже, и тварей сманивают. Глянуть бы вблизи, подслушать…

Задумался, вдруг щелкнул пальцами.

— В ночь пойду.

— Пластуны? Возьмут ли?

Выпь нахмурился. Опустил дальнозор. Пластунов-разведывателей набирали из охотников — низкорослые, выносливые, могущие по три дня подряд выслеживать добычу, передвигаться бесшумно и видеть каждую мелочь.

За главного у них был некто Таволга, молчаливый жилистый мужик. Лицо ножом порезано, усы подковой, сама башка налысо обрита.

— Меня — так запросто. — Небрежно фыркнул Юга. — Я же сама ночь, погляди. Особенно если в черное обрядить.

— Тебе-то идти зачем?

Юга с досадой нахмурился.

— Как не поймешь, глупый. Мне самому надо услышать, самому посмотреть, чтобы потом на свой танец переложить. Ну как удастся вмешаться, тварей оттянуть? Не могу я на жопе ровно сидеть, просто ждать, когда другие все сделают или само оно развяжется.

Выпь помалкивал, обдумывая. Звучало здраво, но все в нем предложению противилось.

— Если поймают? Заметят?

Юга только усмехнулся. Легко повел плечом.

— Тогда и плакать будем, пастух.

***

Таволгу Юга не сразу приметил. Тот, верно, был в разведке, когда вернулся — непонятно. Доложился начальству, а на выходе с Юга столкнулся. Перемигнулись, разошлись.

После разговорились.

Расположение к себе Юга сразу почуял, всегда настроение собеседника срисовывал. Да и сам Таволга ему глянулся. Простой, хороший мужик, даром что в вершках. Тело сухое, подбористое, руки крепкие.

На Второго похож, только ростом ниже и вообще — проще.

Его просьбу выслушал, хмыкнул. Но уважить не спешил.

— Много просишь.

— Справлюсь.

Таволга молчал, щупал его глазами.

Юга придавил раздраженный вздох.

— За благодарностью не постою. А случится драться, не побегу.

— Ты же Третий, черныш. — Обронил Таволга, пряча подбородок в кулак. — Какая, эта, от вашего брата польза в бою? Окромя красы, с тебя и взять нечего.

Юга сощурился, выпрямился резко.

— За мной иди, — бросил отрывисто, круто повернувшись. — Что покажу.

Таволга, усмехаясь, пошел следом. По дороге зацепил глазами Выпь, только руками развел — сам, мол, позвал. Не обессудь.

Юга привел его к реке, на песчаный берег, взрытый копытами, засыпанный водорослями и до бела высушенными костями-корягами. Жарное марево разметал пришедший ветер, взрыхлил мягкое речное мясо, засеял редким дождем. Здесь Юга встал, развернулся к пластуну.

Потянул из волос цепь. Человек подобрался, но не отшатнулся.

— Цепкой, эта, много не навоюешь, — предупредил.

Юга шагнул в сторону. Качнулся, как маятник, влево-вправо повел змеиным обрядом, а когда Таволга прилип глазами, вдруг обошел. Был — и не стал. Вырос за спиной, пластуна в лопатки толкнул.

Тот пошатнулся, крякнул.

— Эх-ма, заморочил! Глаза отвел, тьманник. Ну-ка, еще повтори.

Встал вновь к лицу лицом, напружинил ноги, подсобрался.

Юга стегнул улыбкой.

Обернулся вкруг себя, вздрогнул всем телом, раскрытыми как крыло волосами и в ответ самого пластуна подняло, обернуло, хлопнуло по лбу берегом.

— Управился, — сказал он, отплевавшись. Подгреб рукой песок. — А ну, смотреть не станут? Сразу ударят?

Пшакнул песком, как зерном, в лицо целясь, но Третий отшатнулся. Гибко перегнулся назад, волосы же, против движения, метнулись вперед, будто плащом укрылся.

— Тоже уйду, не беспокойся, — Третий уже стоял поодаль, жег очами. — Так что? Возьмешь с собой?

Таволга поднялся, растирая поясницу. Пожевал губами.

— В черное оденься и волосы свои, эта, притяни. Обещай во всем слушаться. Под свою руку беру.

Юга улыбнулся, победно сверкнув глазами.

***

Когда Выпь откинул полог общей палатки, Юга уже почти собрался. Стоял, крепя наручи. Взгляд у Третьего был пустым, отсутствующим, Второго он едва заметил. А сам Второй остановился — до этого не случалось видеть Юга в боевом обряжении.

Шкура Третьих, ангоб — смоляные доспехи, на истинном живом носителе сидела идеально точно. Словно Юга и впрямь смолой окатили. Накладки-утолщения, будто хитиновые пластины, прикрывали бедра, пах, плечи и грудь. Второй думал, что доспехи блестят, но они оказались матовыми, даже шершавыми на вид. И — только заметил — черное их царство цвета было неоднородно.

Протянул руку, скользнул всей пятерней, растопыренными пальцами вдоль спины, прослеживая втравленный в толщу защиты узор. Словно прорезы, сплошными линиями глубокого, как сон, цвета. Точно жила-река. Эти линии продолжались одна в другой, обнимали, обвивали все тело и двигались, когда двигался сам Юга. Их танец едва заметен был, но чаровал — на каком-то ином уровне взгляда-восприятия.

В ответ на касание Юга повернул голову, скосил глаза.

Под ресницами, впервые разобрал Второй, лежали синеватые зимние тени.

— Как устроены твои доспехи? — осведомился Выпь хрипло.

— Не знаю, — отозвался Третий с легкой заминкой.

Волосы он прибрал, перевил цепью, не дающей им воли. Поделился, переводя разговор.

— Представляешь, Таволга сказал — на гривнях пойдем.

— На гривнях? — тупо переспросил Выпь, опускаясь на койку. — Травни?

— Ай, вроде они. Таволга их на каком-то Хоме от пала спас, с тех пор под рукой ходят. Я ни разу на таких не катался, а тебе случалось?

Речь его, Выпь приметил, после рокария сделалась иной — более плавной, певучей, с призвуком черничного серебра. Инаковости. Обычный его говорок, быстрый, как верховой пожар, когда мыслями за словами не успевал, где-то в нутре Лута остался.

Выпь молча покачал головой.

Гривни, или травни, считались существами свободными. Жили обычно на Хомах с высокой, в человека, травой. Завязывались сперва узелками в междоузлиях, маковым зернышком в росинках, а потом вырастали, сбивались в стаи и бродили туда-обратно. Люди не знающие смотрели, думали — вот ветер волну травную гонит. А то гривни ходили.

Взнуздать их редко кому удавалось. К людям гривни особо не тянулись. Могли заплутавшего вывести, ребенка-потеряшку согреть. Молодые особи, особо любопытные, к людским стоянкам прибивались, там-то их звероловцы и брали.

— Ну. Вот. — Юга встал, опустил руки. — Навроде собрался.

Выпь поднялся. Распрямился, нависнув. Доспехи доспехами, а беспокойно ему было отпускать. Сказать что-то надо было, но опять ничего на ум не шло.

— Осторожнее там, — сказал потеряно. — Не лезь в огонь. Таволгу слушай.

Юга фыркнул, хлопнул Выпь по груди — точно доброго коня — развернулся и вышел.

К ночи ветер притомился, лег. Едва шевелил траву, да морщил туго протянутое полотно реки. Дождь чуть песок вымочил, до ломкой холодной корочки. Выкатилась луна, высеребрила холодом. В ночь пошли малым отрядом: сам Таволга, трое ребят да новик.

Юга явился к месту сбора, как уговорено было, в черном. Сам смуглый, только улыбка — зубастый снежный месяц.

Таволга крякнул. Надеялся, видно, что Юга труханет, передумает — но не вышло. Ребята если и подумали что, то при себе оставили. Перед тем, как отправиться, в кружок собрались, из наперстков хлебнули.

Таволга и Юга поднес: с ноготь посудинка, вроде как красноглиняная пустышка, и что-то в ней налито под край.

— Что это? — Юга сощурился.

Таволга, кашлянув, пояснил новику.

— В темноте, эта, особливо если дождь или трава густа, не шибко разберешь, не много покомандуешь. Значков у нас нет. Шуметь нельзя. Так мы вот что заместо того пользуем: ерепеня-червя на части рубим, да после каждый парень мой кусок евоный перед походом заглатывает. Червь, он живет еще долго, и мы как бы через него сообщаемся. Что один видит, то и другой глядит. Опять-таки, если командовать мне — то и жестами пойдет.