Охота на некроманта (СИ) - Молох Саша

— Тетя Лида, — подсказал Лука и мрачно подумал, что от «тетки» по Настиным меркам он отстал всего лет на пятнадцать. Крутанул рулем, объезжая глубокую лужу, и убавил печку — в салоне уже можно было открывать филиал пекла.

— Она нас чаем поила. С мятой.

Настя ударилась в воспоминания, в которых было наверняка тепло и сухо, в отличие от реальности. Лука хотел уже сказать, что в сумке позади есть запасной свитер, правда, не сильно свежий, но почти сразу загривком ощутил тяжелый взгляд.

— Чай вкуснющий был. И еще леденцы мелкие и кислые. Так мы к ней, да? Зачем?

— За началом происходящего вокруг бардака. Ну и за чаем заодно.

В спинку кресла вдарило так, что ремень зафиксировался, не давая Луке упустить руль, машина вильнула раз, другой, удержалась на скользкой от дождя дороге, выправилась. Настя запоздало ойкнула и обернулась назад. Лука перевел дыхание и глянул в зеркало.

Вставший сидел все так же — обманчиво расслабленно, как будто не бил только что со всей дури по сиденью. Хотя про «всю дурь» — это Лука загнул. Если бы Егор бил в полную силу, то соскребали бы Луку с капота или с асфальта. А здесь так — обозначил присутствие. Все равно что кашлянул.

Лука хлопнул по кнопке аварийки и свернул на обочину. Разблокировал замки на всякий случай — с ним-то понятно все, Егор — его проблема, а вот Настя ни в чем, кроме своей неудачливости, не провинилась. Вставший на маневры не отреагировал — сидел как сидел.

Лука отстегнул ремень, подумал, щелкнул кнопкой верхнего света — дорога тут прямая, машины видно издалека, успеет выключить, если что — и спросил:

— В чем дело?

Вставший вопрос проигнорировал, смотрел себе в сторону, с виду спокойный, как атомная война. Если бы не сияние глаз — можно подумать, что памятник из мрамора.

— Я спрашиваю, в чем дело? — Лука хлопнул по карману куртки, цепляя слабую печать-заготовку и с размаху отправляя ее прямо Егору в центр груди. Королю такое что комариный укус, но отвлечь должно.

Отвлекло.

Тот вздрогнул едва, обтер сначала грудную пластину, потом подбородок — словно Лука его не печатью приложил, а в лицо плюнул — и наконец посмотрел в глаза.

— Все изменилось. Дома строят на пустыре, мы там играли раньше. Магазин на углу закрыли. За новостями теперь в телек ходить не надо. Все изменилось. И только в одном у нас стабильность: Лука любит чай с мятой.

— Что за бред ты несешь?

— Знаешь, почему они встают? — спросил Егор так спокойно, словно не было пинка, рулежки и удара печатью. — Почему я встал?

— Почему ты встал — нет. Но я разберусь. При чем тут гребаный чай с мятой?

— Почему они встают? Ну же, ты ж третья категория, вспоминай.

— Да дохрена причин: некромант облажался, умирали страшно и долго, есть виноватый в их смерти, и они хотят...

Лука заткнулся сам. Дошло со всей ясностью.

— Выходит, ты за мной встал?

Егор неожиданным жестом, очень по-человечески, потер виски. И тихо признался:

— Почти. Не так. На тебя смотрю, а меня внутри словно кипятком обдает. Ты, наверное, удивляешься, почему я про семью не спрашиваю. Про маму. Я помню про них. Лица, жизнь. Помню все, и... больше ничего. Если я узнаю, как они — во мне ничего не изменится. Если живы и здоровы — наверное, хорошо. Если нет — наверное, плохо. Но это слова: они не греют, не холодят. Они просто есть. Рядом с некромантами мне теплее. Как к костру подходишь в мороз, и хочется ближе. А от тебя жжет. Я не знаю, за тобой я встал или нет, но от мысли, что ты рядом и я могу тебя убить, когда захочу, — горячо. Горячее, чем от нее, — вставший кивнул на Настю, а потом снова уставился на Луку. — Я почти живой, когда хочу тебя убить. Даже глаза закрываю, а тебя вижу. Словно я стрелка компаса, а ты север.

— Любопытно, — Лука опешил, пытаясь справиться с потоком сведений и выцепить из них те, что помогут вынырнуть из гнилой ситуации.

Вторая форма давит, пытаясь согреться. Третья тоже греется, только раскатывает в мясные блины. И он, Лука, для своего ожившего напарника — такая печка на ножках. Прям открытие великой важности, хоть диссертацию пиши.

— Интересные вы твари. А еще говорят, месть — штука холодная, а она вон как согревает. Предположим, размажешь ты меня…

— Не размажу. Справляюсь.

— Я заметил — чуть в кювет не вылетели. Размажешь и…

— Потеряю память. Наверное. И опять будет холодно. Поэтому я хочу тебя убить и не хочу одновременно.

— Так что тебя сейчас выбесило так, что ты нас чуть не угробил? Или оно у тебя наплывами?

Вставший помолчал, подумал и сказал:

— Чай, — и отвернулся, будто за боковым стеклом показывали специально для него что-то, кроме дождя.

— Вот и поговорили, — Лука выпрямился на сиденье и размял затекшую шею. — Нет уж. Давай расставим все точки. Да, я виноват. И, видимо, по какой-то мертвой логике я и есть твой убийца. Но, чтоб меня прах побрал, неужели ты думаешь — я тогда специально опоздал? И знал, что ты наткнешься на двойную связку в обычной могиле? Тем более с, мать ее, дамой? Да этих сук лет двадцать никто не видел, на Раевском вообще никогда — там же сплошняком четвертая форма! — Лука краем глаза увидел, как Настя вжимается в кресло, пытаясь слиться с обстановкой.

Оно и понятно: мало приятного, когда при тебе двое мужиков начинают отношения выяснять. Особенно когда один из них — костяной король, которому все тут присутствующие — на один рог.

— Я тебя долго ждал. Час, наверное. Жарко было. Она мне нравилась, — Егор теперь говорил тихо и морщился, словно от боли — каменные мышцы лица с трудом двигались, мимика выходила калечной, но мысль доносила. — А ты остался у нее. Чай пить. А я там, на Раевском. Рядом с этой тварью. С арахной я почти разобрался тогда, но она напала сзади…

— Дама отрубила тебе ногу первым же ударом, — Лука снова полез в те дебри, из которых выбирался через снятые погоны и запои. — Я как раз с аллеи вывернул и увидел. Бежал, но дама добила быстрее. И в глаза мне смотрела, сучка, пока я стрелял. Издалека достал — сначала когти и руки, потом остальное. Довел до неподвижного, вызвал наших, только тогда подойти смог, а ты уже… Нога, плечо и спина — спину она почти вскрыла. С таким не живут, Егор. Ты и не жил. Я ночью приходил в морг, мне все казалось, что ошибся. Сидел под дверью, думал, может, услышу что. Случаются же чудеса. А чудеса вот они — через двадцать лет приходят. Своим ходом. Так что чувствуешь, что я тебя убил — ну вот он я, размазывай. Могу даже побрыкаться для удовольствия. Только дай сначала с этим дерьмом вокруг разобраться. И Князевой дай подальше уйти: она во время наших с тобой разборок еще в песочнице сидела. Да, и последнее желание приговоренного можно? При чем тут чай, ответь, будь ласков, а то у меня башка кругом от твоего инопланетного мышления.

Вставший от вываленной на него тирады выглядел растерянным, если это состояние вообще было ему доступно:

— Катя заваривала чай. Мятный. Ты пил.

— Опять Катя, — Лука уткнулся лбом в руль и прикрыл глаза. Внезапно резко захотелось спать. Вот прям так, не меняя позы. А остальные пусть тут сами разбираются. Имеет он право устать, в конце концов? Он-то не костяной. — Егор, я даже лица ее не помню. Ни лица, ни привычек, ни-че-го. Про чай — тем более. Ну была там какая-то Катя, что ты в нее вцепился? Если надо — закончим с делами, поедем, найдем, поглядишь… Я-то каким боком тут?

— Ты был у нее, — в голосе вставшего уверенности стало меньше.

— Когда?

— В тот вечер, когда я умер. Когда ты опоздал.

— Да при чем тут Катя?! — удивился Лука. — Я у Каина был. В управе. Он хотел под меня еще двоих стажеров пристроить и тебе пятую категорию дать. Досрочно. Обещал поднатаскать — запас по возможностям у тебя был хороший. Я договорился, меня ребята до Раевского подбросили, а там тебя уже… Да что ж за жизнь такая! — Лука с досадой треснул по двери. — Ты там, в гробу, что ли, все двадцать лет думал, что я у тебя бабу увел, да еще и одного на подъеме с двойной связкой вставших бросил?