Сергей Никшич - Соседки

– Не надо пугать меня моей родной милицией, – парировал Голова. – Мы хотим культпоход организовать. Для тружеников полей. Бот я и пришел договориться.

Крикливые дамочки успокоились и, снисходительно улыбаясь, стали объяснять Голове, что ему нужно обратиться к дежурной, которая сидит возле кассира. И посоветовали ему побыстрее покинуть служебное помещение, в которое посторонним вход воспрещен. И Голова прошел по пыльному коридорчику и хлопнул дверью, но на самом деле не ушел, а затаился в чулане. И из предусмотрительности выключил мобильный телефон, чтобы тот его не выдал. И стал ждать. И быстро понял, что поторопился, потому что было еще утро, а музей закрывался часов в шесть. И ждать ему придется целую вечность, а у него с собой нет ничего из еды. И питья. Но что самое ужасное, до него доносились голоса дамочек, которые говорили о высоких материях, как то: пошлых выставках в музеях-конкурентах, тупых посетителях, которым что ни показывай – в глазах пустота. И про то, как посетители из села смотрят в пол, когда оказываются перед «ню», а потом, втайне от жен, норовят посмотреть еще раз. И про то, что зарплата у музейных работников смехотворная и пора бы в очередной раз намекнуть об этом начальству. А затем дамочки принялись пить кофе с бутербродами и у Головы забурлил от голода живот, а разговоры искусствоведш становились к концу дня все раскрепощеннее. И Голова узнал много для себя нового. «Всегда говорил, что ходить в музеи полезно», – думал он.

К концу дня он привык жить в чулане. «Человек привыкает ко всему», – подумал Голова. А тем временем дамочки от искусства стали собираться уходить домой. Милиционер обошел музей, и его тяжелые двери закрылись. Клетка для гнома осталась в гардеробе. Кроме того, как понял Василий Петрович из разговоров сотрудниц музея, в пятницу музей закрыт. И выйти из него, минуя милицейский пост, невозможно. «Ничего, похудею, – думал Голова. – Главное – гнома найти. Понедельник ведь не за горами». Голова вышел из своего убежища, с удовольствием сходил в туалет, а затем проверил холодильник на наличие еды. Оказалось, что дело обстоит не так уж плохо – дамочки оставили и бутербродики, и кусочек торта, и даже минеральную водичку. Василий Петрович подкрепился, стараясь не шуметь, но тут раздались чьи-то шаги и он был вынужден шмыгнуть в свою кладовку: в помещение зашел страж музея. С той же целью. После его ухода шансы Головы на похудение пошли в гору – холодильник был пуст. А тем временем сквозь зарешеченные окошки свет почти перестал проникать и было понятно, что вечное светило скользит по небосводу за горизонт и надвигается ночь. У Головы защемило сердце – он совершенно не хотел, чтобы его выгоняли с работы. Мысль о том, что ему придется сидеть дома, пусть и возле Галочкиного холодильника, депрессировала его, ведь он привык быть в гуще жизни, среди народа и обязательно на руководящем посту. Он опять вышел из своего укрытия и стал обходить служебные комнаты, в которых он не нашел ничего, что могло бы заинтересовать жадного гнома. «Неужели Васька наврал? – уныло подумал он. – С него станется». В комнатах было множество книг по искусству, в том числе старинных и на иностранных языках. Во многих из них были сделаны закладки, и Голова догадался, что дамочки их читают. «Вот почему они такие нервные, – подумал Василий Петрович. – Картинки-то все разные, а их, видать, нужно запомнить. И потом у них от иностранных языков, наверное, мигрень. Как у меня от Гапки. Так что, в общем-то их можно понять». А тем временем на город опустилась ночь. Сквозь полуоткрытую форточку в затхлое помещение врывался вкуснейший ночной воздух, настоянный на сухих листьях. Голова всегда любил киевский воздух – он напоминал ему про институт, про то, как он был молод и ухаживал за всеми девушками подряд и ходил к друзьям на Подол пить пиво и глазеть на проплывающие мимо корабли. «Воздух– загадочная субстанция, – думал Голова. – Ведь воду, которую я пью, кто-то когда-то уже пил. Но только кто, мне никогда не узнать. Так и воздух – я вдыхаю его, а может быть, вчера им дышала хорошенькая девушка и я угадываю в нем ее нежность и ее бархатистый, грудной голос…» Но тут Голова сообразил, что вместо того, чтобы заняться делом, он опять мечтает о девушках, и стал ходить по кабинетам в поисках сейфа. И нашел – в закутке за книжной полкой стоял большой, немного облупленный сейф, казавшийся неприступным. Голова потрогал его и стал подыскивать себе место для засады – и нашел. Неподалеку от сейфа был диван. Голова отодвинул его от стены и хотел уже было нырнуть за него, чтобы дождаться за ним преступного Мефодия, но сообразил, что клетка-то осталась наверху, возле входа, а если гном начнет кусаться, то его вряд ли удастся удержать. И он снял туфли и в одних носках по холодному мраморному полу прошествовал к гардеробу. Страж музея спал на раскладушке крепким, здоровым сном. «Великое дело чистая совесть», – подумал Голова и взял клетку. И опять спустился вниз, к сейфу. Позвонил Галочке и попросил его не беспокоить, потому как он «в экспедиции», но та уже и так была наслышана от Нарцисса, где он обретается, и попросила его «не дурить и возвратиться домой». После этого Галочка положила трубку. И ночь прошла в тревожном ожидании, Голова почти не спал и страшно измучился на холодном полу, за вонючим диваном. Мефодий не появился.

Пятницу Василий Петрович провел опять в чулане. И, как птица, склевал из холодильника все остававшиеся там крошки в надежде, что искусствоведши не будут придираться одна к другой с вопросами, кто избавил их от съестного.

И опять наступила ночь. Голова сидел за диваном, предаваясь размышлениям о тщетности человеческой жизни, которая есть суета сует. И услышал чьи-то легкие шажки – он выглянул из-за дивана и увидел гнома в рваном пальто и с охапкой металлических инструментов, которые он нес под мышкой, чтобы не морозить руки. Увидев сейф, наглый гном положил инструменты на пол, потер руки и гнусно выругался.

«Бездельники! – ругался гном. – Дрыхнут под дубом, а я должен за них работать, потому как из Горенки они ничего не в состоянии принести. И винят во всем соседок. А при чем тут соседки? Здоровая конкуренция… Правда, я готов согласиться с тем, что жадные селяне перестали хранить еду в погребах и завели премерзкий обычай надевать на холодильник цепь, словно мы какие-то собаки. Все у них под замком– дома, супружницы, холодильники… Все! Ничего, они еще за это поплатятся. А пока…»

И гном уже хотел было заняться сейфом, но гневная рука Василия Петровича схватила его за воротник и подняла в воздух.

– Ты пойман, – объявил тому Голова.

Но в этот момент воротник оторвался и гном, шлепнувшись об пол, стал убегать, как показалось Голове, со скоростью звука. И тот бросился за ним, но так как был в одних носках, то скользил и падал, задыхался и хватался за сердце, но не отставал. А гном в темноте ошибся – забежал в комнату, из которой выхода не было, и в тусклом свете луны на мгновение остановился и был пойман и посажен в клетку, которую Голова тащил с собой. Голова, правда, не учел, что гном будет орать: «Милиция! Милиция!», но, во-первых, они были далеко от входа, а во-вторых, страж музея безмятежно спал. И Голова объявил гному, что если тот не заткнется, то он уронит клетку и тому придется искать себе не милиционера, а врача. Мефодий замолчал, и в коридорах музея воцарилась густая, напряженная тишина.