Эндрю Харман - Святой десант

Глаза Шпирс вспыхнули.

— Я продал свою душу ради искусства! — заявил Шнютке.

— А я за свою получил кучу забавы, — парировал Фауст.

Каждый из так называемых сдельщиков оказался в Уадде в целом по одной и той же причине. Всем им так отчаянно чего-то недоставало или им так срочно требовался какой-то навык, какой-то талант, что они поддались финальному искушению. Они трижды прошептали свои величайшие желания, адресуясь к местному демону, — и оказались здесь. Проданные, бесприютные, мучимые. Они считались нелегальными уаддскими иммигрантами. Пострадавшими от собственных необоримых желаний.

Вернее, все, за исключением жалкого монаха в тени. Он был одурачен одной роковой ночью в безмолвной часовне святого Маразма Регулярно Забываемого — и теперь застрял здесь. Его обрабатывали той же просмоленной щеткой, что и всех остальных, постоянно преследовали девятифутовые ментагоны — за бродяжничество и недозволенную организацию представлений на улицах Мортрополиса. Хуже того, в любой момент бодрствования (то есть по сути в каждый момент загробной жизни) их сделки находились в самых передних частях их разумов. Бешмет лучший скрипач из всех когда-либо рожденных, благодаря протянутой лапе помощи от местного демона теперь постоянно был охвачен отчаянным желанием выйти на люди и исполнить лучшие свои работы — и одновременно поражен почти полной неспособностью сделать это из-за непрестанного, выворачивающего все кишки страха перед публикой.

— Послушайте, если вы оба прекратите препираться, мы сможем наконец заняться заданием, — рявкнул Бешмет. — Что касается рейда, то сегодня очередь Мудассо.

Ныне слепой к цветам художник с энтузиазмом кивнул.

— Я обещал Шпирс портрет, — ухмыльнулся он, пряча за спиной большой кусок холста. — В полный рост, спереди.

— Идет, приятель, мы добудем тебе все, что нужно, — осклабился Фауст. — Если только можно будет посмотреть на эту милую процедуру.

Мудассо буквально дрожал при мысли о своей первой обнаженной натуре за многие столетия. До сделки это оказывалось для него омерзительно-сложным — поскольку беднягу сплошь покрывала жуткая оспа, ни одна модель даже близко к нему не подходила из страха заразиться. Однако три маленьких просьбы в сторону местного демона — и проблема была решена. Вернее, как бы решена. Оспа чудесным образом испарилась, но в округе оказалось не особенно много моделей. В итоге картиной, которую Мудассо приходилось повсюду с собой таскать, был едва узнаваемый автопортрет, погребенный под гноящейся грудой старых прыщей и болячек.

— Гм… зрители, — пробормотал художник. — Думаю, здесь решать Шпирс.

— Ах, Мудассо, какой ты джентльмен. — Шпирс ухмыльнулась и помахала ресницами. — Все это так мило, что мне по-настоящему хочется запеть…

— Нет-нет. Пора идти. Вперед! — в отчаянии вмешался Бешмет, прежде чем Шпирс смогла начать. Приобретя невероятную популярность на регулярных концертах постоянно идущего шоу «Фабрика талантов», она решила прорваться в серьезную культуру и стать поп-звездой. Единственной ошибкой Шпирс стал ее выбор демона. Хотя она трижды попросила придать ее голосу самое красивое звучание, какое он когда-либо слышал, проблема состояла в том, что певица не очень понимала, о чем именно просит. И вот теперь она пела как целый любительский хор пораженных любовной заразой росомах.

Крепко прижимая к себе скрипку, Бешмет вывел компанию сдельщиков из крошечного проулка напротив входа в Яму Горящих Угольев. Теперь в любую секунду громадные двери могли распахнуться, и волны измученных душ излились бы оттуда, направляясь к месту очередного страдания. Уже сейчас поток душ начинал шаркать по улицам, пока час пик подходил.

По сигналу от Бешмета, вожака этого рейда, Шнютке и Фауст червями проползли сквозь гущу тел и притаились по обе стороны от входа. Здесь были Бакс — бывший держатель единственного когда-либо напечатанного чека на миллион мротов, умерший безденежным, поскольку никто так и не нашел для него нужной сдачи, наша знакомая Шпирс, а также бывшее его высокопреподобие Елеус Третий в своей жалкой рясе. Они аккуратно организовали так называемую «атанду» — на предмет любых признаков приближающихся ментагонов.

А ментагоны точно должны были нагрянуть. Единственной переменной величиной было то, сколько времени им потребуется и с какого направления они появятся.

Внезапно с ревом дьяволов и щелканьем кнутов громадные двери Ямы Горящих Угольев со скрипом распахнулись, и задыхающиеся, страдающие души высыпались оттуда. Жар аж опалил брови Фаусту. Невероятно, но там было еще жарче, чем в среднем инферно с его шестьюстами шестидесятые шестью градусами по Фаренгейту, к которым они все привыкли.

По этому сигналу, дрожа от ужаса на крыше небольшой хижины, Бешмет заскрипел смычком по струнам. В жутких звуках безошибочно узнавался вступительный диссонанс «Эротической симфонии» Шнютке. Секунды спустя скрипач уже яростно пилил свой инструмент, выбрасывая языки тревожной атональности в поток и без того измученных душ, что струился по улице внизу. Надтреснутые квинты и детонированные ноны бомбардировали их уши, и, как случалось на каждом публичном представлении этой работы, какое когда-либо давалось, все тут же остановились. Измученные души неподвижно застыли, до самых своих глубин потрясенные, пытаясь поверить в то, что доходящий до них кошмар — и в самом деле музыка. Секунды спустя вся улица представляла собой плотную массу жалких душ.

Не тратя времени даром, Фауст и Шнютке протиснулись в двери Ямы Горящих Угольев и, опустив головы, стали там рыскать. Подходящие угли испещряли весь пол, а неровная поверхность показывала, где в восьмичасовых промежутках погребались тела. Два налетчика стянули с плеч мешки, принялись хватать остывшие угли и забрасывать их в горловины с оттянутыми завязками. Десять, пятнадцать кусков — и снова наружу, опять протискиваться сквозь толпу.

Бешмет был в экстазе, его тело дико корчилось, пока музыка овладевала им. Фауст и Шнютке бросились дальше по тому же проулку, из которого они вышли на улицу, заливаясь радостным свистом в качестве сигнала наблюдателям. Наконец они сбросили на колени Мудассо добрых тридцать кусков превосходного угля.

— Ну вот, теперь тебе художественных припасов на месяц хватит, — ухмыльнулся Фауст. — И кстати, как там насчет того, чтобы Шпирс для тебя позировала?..

Ответа он так и не получил. В это самое мгновение последовала внезапная вспышка белого света, которую сопроводило странное завывание, и высокая фигура в черной сутане возникла на крыше рядом с Бешметом. Под боком у фигуры появилась большая коробка, набитая патентованными бумажными (то есть пергаментными) стаканчиками. Скрипач пронзительно вскрикнул и остановился в самой середине глиссандо. Смычок его трясся от шока.