Татьяна Смирнова - Зона сумерек

Моторы ребят стояли под фонарем, по линеечке, как кони ни королевском параде.

Строгие, серьезные, приземистые, словно усталые после долгой дороги, забрызганные грязью по самый бензобак, но не «оскверненные» безвкусными лейблами. И первым, Леший даже подумал, что ошибся, но нет — первым стоял самый настоящий "Харли Дэвидсон", черный, как сапог и широкий как асфальтовый каток. Такая модель, насколько Леший разбирался в колбасных обрезках, стоила тысяч тридцать в баксах. Он хмыкнул — ребята были действительно не бедные. Девочка могла бы не беспокоиться на счет пива и бутербродов. Второй от стены стояла красная «Ява». Третий мотоцикл скрывала ночь и Леший разглядеть его не смог.

Он перевел рассеянный взгляд на дружную троицу за «сидячим» столиком.

Пожалуй, это были все-таки не байкеры. Во-первых, постарше, уже не пацаны.

Во-вторых, шлемы и джинсово-кожаная экипировка ребят была проста и серьезна — по погоде и лишена дешевого шика, свойственного «панк-хипповскому» приколу.

Худой, с тонкими чертами лица паренек смотрел на мир с легкой и немного грустной иронией. Его темные, длинные волосы было собраны в хвост на затылке, а узкая кисть с длинными пальцами обнимала гриф гитары. Третий сидел спиной, Леший отметил лишь высокий рост, поджарое, спортивное сложение и взлохмаченную стрижку. Тарелка с бутербродами была встречена взрывом энтузиазма, оголодавшие путешественники набросились на тоненькие кусочки хлеба с заветрившейся колбасой и подсохшим сыром как племя островных каннибалов на случайных белых путешественников. Лешему невольно и грустно позавидовалось, но не шикарному мотоциклу, а жажде жизни, брызжущей через край, горящим глазам, сдавленным возгласам одобрения, неудержимым улыбкам…

Впрочем, чувство было мимолетным и ушло так же внезапно, не оставив следа.

Ведь зависть — это прежде всего желание поменяться местами, а Леший ни в коем случае не хотел менять свои седые виски, огромный багаж жизненного опыта, зоркость профессионала и мучительно-сладкие воспоминания последних месяцев на хороший аппетит молодых каннибалов и "Харли Дэвидсон". Обмен был бы неравноценным. Обман а не обмен. Парни не замечали его скользящего взгляда.

Они захлебывались кофе с привкусом бумаги и какими-то невероятными впечатлениями, и были слепы и глухи ко всему вокруг. Как, вероятно, и все счастливые люди. Нет, Леший не жаждал оказаться на чужом празднике жизни.

Совсем другое дело — послушать, чему так бурно веселились ребята. Секрета в этом, как будто, не было. Леший прислушался.

… горы, старые, как Уральский хребет, — рассказывал тот, что сидел спиной, — узкая горная тропа, внизу, понятно, пропасть, а вверху, понятно, небо — голубое, как в Швейцарии. Где-то за спинами хребтов — зеленое море тайги, без конца и края. В камнях вроде ручеек журчит… Тропа сначала круто поднималась вверх, потом нырнула вниз, словом, пришлось спешиться и вести «козла» за рога. То, что шинам пришел звиздец, я не сомневался, и в душе оплакал их горькими слезами, потому. что уже понял, что занесло меня в такие места, откуда на ближайшую станцию техобслуживания не выбраться никаким способом, разве что во сне. Хорошо, запасная канистра с бензином была с собой, но хрен же ее знает, как далеко тянется эта тайга, и где там заправки. Словом, иду. Волоку «козла», сам себя в слезу вгоняю. А тишина кругом, только камешки похрустывают. И неясный такой гул вдалеке. Словно тайга гудит. Потом плеск послышался. И вышел я, братцы, к реке. Вы когда-нибудь видели Енисей в скалах? Шум, пена как у Эммы Петровны в корыте, силища… А ширина! И скалы по обе стороны, сжимают реку, как шею. А она рвется и гудит надсадно, как моя «Ява» на крутом подъеме. Рассказчик замер. Приятели его не торопили и Леший, против воли завороженный рассказом, позабыл о своем кофе. И, кажется, даже дышать позабыл. Мост там был, — тихо заговорил парень, глядя в пол, — такой, что можно и на трехосном КАМАЗе проехать. Бог его знает, кому и зачем он там понадобился, только на душе у меня, братцы, стало тихо-тихо, как в мертвый час в санатории для глухонемых. Никаких, понимаете, шлагбаумов, нет и в помине, вообще ни души, как в первый день творения. Только река гудит. И сердце прямо в ребра бухает. И туман такой полупрозрачный прямо над мостом висит. И не двигается никуда.

— Страшно? — вполголоса спросил его приятель с гитарой. Рассказчик не обиделся. Задумался.

— Не то, чтобы страшно, — ответил он наконец, — а… тонко, как первый лед по осени. А внизу — бездна. Или как в лотерее, когда четыре номера из пяти совпали, а последний и глядеть боишься. Лучше не скажешь. Словом, остановился. Гляжу. Мост хороший, заасфальтированный, быки такие…солидные, река вокруг них прямо бесится. Посередине, как положено, дорожная разметка, уже полустершаяся. А за мостом… то же самое. что и здесь. Те же горы, та же тайга, та же узкая тропка. Странно, да? А потом я увидел внизу, по другую сторону моста маленькую копошащуюся букашку. Пригляделся… братцы, это был я!

Не знаю, сколько мы простояли так, друг напротив друга. Солнце там, похоже, все время стоит в зените и не двигается, потому, что двигаться ему больше некуда. Потом меня злость взяла. И смешно стало — испугался призрака в тумане, того и гляди закричу, как тот ежик: "Лошадь!" Прыгнул я в седло, как ковбой, газанул, отжал сцепление и — 120 с места.

— А тот?

Парень вполне определенно хмыкнул и снова замолчал, правда на этот раз ненадолго.

Таранить самого себя, это, доложу я вам, ощущение. Главное, до жути реально все, шум, выхлоп, глаза безумные, и неизвестно, чем все это кончится…

Только самоубиться мне не дали. Откуда ни возьмись, словно вывалился белый «мерс» новячий, сверкающий. Тормознул прямо передо мной, меня аж ветром шатнуло. Ну и я тормознул. Даже не знаю как. Шин было жалко до смерти.

Последние ошметки из-за этого пижона загубил. А он стоит поперек дороги.

Тишина. Из автомагнитолы вполголоса так, романс старинный "не уезжай, ты мой голубчик". И стыдно мне отчего-то, будто в детстве. Когда перед праздником из стола конфеты упер. Снимаю шлем, вешаю на рога. Смотрю, что дальше будет. А дальше — открывается дверца и вылезает из «мерсюка» такой детинушка былинный косая сажень в плечах, грудь колесом, физиономия круглая, как тарелка, улыбочка ехидная, но ничего, не злая. Белобрысый такой. В пиджачке "От Кардена". В рубашке шелковой серебристой баксов за восемьдесят. Подваливает ко мне походочкой молодого медведя, уверенностью в себе от него — на три метра. Видно, что он здесь свой в доску, в отличие от меня, и все ему насквозь знакомо, и тормознул от меня не для того, чтобы выпендриться. Тоже ведь, тачкой рисковал человек. Да вроде как и не сердится он. Подошел.