Александр Чернобровкин - Были древних русичей

– Как это какое?! Молодой, здоровый парень – и при смерти лежит! Тут без порчи не обошлось. Не твоя ли работа?

Скорняк презрительно фыркнул.

– Если не твоя, то знаешь, чья, – напирал ярыга.

– И знал бы, все равно не сказал! – скорняк повернул голову к печи и блаженно улыбнулся, вспомнив, наверное, как сладко спалось.

– Повисишь на дыбе, погреешь пятки на раскаленных углях – сразувспомнишь! – пригрозил ярыга.

– Может, и вспомню, – скривив в презрительной улыбке губы, молвил скорняк, – а может, княжич умрет до того, как меня в оборот возьмут. Тебя за это по головке не погладят – правильно я рассуждаю?

– Не погладят, – согласился ярыга и положил руки на стол, рядом с ножом. – Значит, не хочешь подсказать, кто порчу наслал?

– Сказал же, не знаю и знать не хочу! Иди в другом местеспрашивай.

– Пойду – что ж мне остается?!Только и тебя без присмотра не оставлю: вдруг твоих рук дело! – ярыга взял нож и всадил его снизу в крышку стола, а потом перекрестил трижды.

Хозяин, собиравшийся потянуться и зевнуть, дернулся и застыл, выпрямившись, будто нож всадили ему в зад и проткнули до самого темечка. Рот таки остался распахнутым, показывающим кривые клыки, а руки опали на пол, ладонями кверху, словно просили милостыню.

– Сиди и вспоминай, ктопорчу наслал и как от нее быстрее избавить, а я по твоему совету к другим колдунам наведаюсь, попытаю, не они ли воду мутят, – насмешливо сказал ярыга и добавил, будто отвечал на безмолвный вопрос: – Может, и скоро вернусь, а может, помереть успеешь до того, как я вражину найду. Меня за это и по головке погладят, и наградят щедро!

Сбросив на пол недошитые шубы и шапки, ярыга завесил окно связкой собольих шкур, чтобы с улицы никто не увидел скорняка и не пришел на помощь и, выйдя изизбы, запер ее на большой ржавый замок, обнаруженный в сенях на полу, а ключ сунул в карман ферязи.

Во дворе вдовы хамовника росли три тополя, толстостволых и раскидистых, с которых уже облетела листва и вместо нее на ветках сидело видимо-невидимо воронья. Птицы устроились и на крыше, один скат которой недавно был крытзаново, солома еще не успела потемнеть. Они негромко перекаркивались, изредка тоодна, тодругая взлетали, делали несколько кругов, разминая крылья и роняя бело-зелено-черные комки помета, которыми был испятнан весь двор и улица рядом с домом, и опускались на дерево, если до этого сидели крыши, и на крышу, если сидели на дереве. Увиден приближающегося к воротам человека, вороны раскричались так, что подняли бы и мертвого.

Ярыга махнул рукой в сторону тополей, словно отбивался от птичьего гомона, и торопливо юркнул под навес крыльца. Громко постучав в дверь и не дождавшись приглашения, шибанул ее ногой. Дверь, казавшаяся тяжелой и прочной, распахнулась легко и, стукнувшись о стену, выпустила из щелей облако светло-коричневой пыли и сильно перекосилась. Ярыга вошел в сени и толкнул дверь пяткой, закрывая за собой.

– Кого там нелегкая несет? – послышался из избы недовольный голос, слишком твердый для женского и слишком высокий для мужского.

– Судьбу хочу узнать, – ответил ярыга, не уточняя, чью именно.

Первое, что он увидел в избе, были зеленые, сверкающие глаза, которые уставились на него из красного угла: там на полочке, где истинные христиане ставят иконы, сидела черная кошка. Она издала звук, больше похожий на карканье, и закрыла глаза.

У печи, вытирая красные, будто с мороза, руки о повязанный поверх поневы грязный. передник, стояла маленькая горбатая женщина с опухшим, сырым лицом, будто водой опилась, длинным крючковатым носом и птичьей грудью. Голова была склонена к правому плечу, но оба глаза, черные, с красными, припухшими веками, находились на одной высоте отпола. Они пробежали по гостю снизу вверх, задержавшись на зашитой прорехе. Горбунья сунула руки под передник, сложила их на животе.

– Принес бы черного петуха, рассказала бы тебе всю твою жизнь, а на бобах могу только кинуть, будет ли удача в деле, – молвила она через силу, точно намеревалась сказать другое, но не осмелилась.

– Мне больше и не надо. – Он оглядел избу, выискивая, на что бы сесть, ничего не обнаружил, даже лавки не было, а если убрать стол – и вообще пусто будет. – Сесть бы. Говорят, в ногах правды нет. Или без нее обойдемся?

– Зачем пожаловал? – грубым, мужским голосом спросила горбунья.

– Сама же сказала: узнать, будет ли удача в деле. Оно у меня вот какое: княжича от порчи избавить. Бобы кинешь или так сообщишь?

Горбунья молчала, смотрела в красный угол, во вновь загоревшиеся, зеленые глаза, точно спрашивала у кошки, как поступить с непрошеным гостем.

– А лучше ответь, кто на него эту пакость наслал, – продолжил ярыга.

– Не знаю. Я ворожу, а не колдую.

– Разве это ни один черт?!

– Кому – один, кому – нет.

– Ладно, некогда мне тутс тобой тары-бары разводить. Кто порчу наслал?

– Не знаю, – повторила она, продолжая глядеть в кошачьи глаза.

Ярыга подошел к ней, схватил за грудки и, оторвав от пола, придавил спиной к печи. Горбунья двумя руками вцепилась в ворот своей рубахи, передавивший шею, задрыгала ногами, захлопала тонкими губами, над которыми росли несколько длинных черных волосин.

– Скажешь?

– Не зна-а… – прохрипела она.

Ярыга оторвал ее от печи и швырнул на пол:

– Неохота руки о тебя марать, ведьма горбатая. Будешь сидеть дома, пока не вспомнишь или пока я виновника не найду.

Он взял стоявшую у печи кочергу, пошел к двери. Горбунья вскочила на четвереньки и поползла за непрошеным гостем, пытаясь забрать у него кочергу. Ярыга ногой отбил ее руку, а потом ударил носаком сапога в висок, отбросив ведьму к печи. Переступив через порог, он поставил кочергу так, чтобы перегораживала наискось дверной проем, загнутым железным концом вверх. Горбунья задергалась, зашевелила губами, намериваясь что-то сказать, но вдруг застыла в неудобной позе, с вывернутой за спину рукой. Глаза ведьмы налились кровью, набрякли, стали похожи на переспелые вишни.

– Лежи и вспоминай! Если одумаешься, дай знать – ворон за мной пришли!

Выйдя на крыльцо, ярыга с удивлением посмотрел на тополя, голые и как бы другие. Вороны исчезли, даже в небе не видно было ни одной. Ярыга высморкался, вытер пальцы о полу ферязи и пошел на княжеский двор.

Утро выдалось морозным. Желтовато-зеленая трава, покрытая инеем, хрустела под ногами. Ярыга спустился с сенника, расположенного в чердаке конюшни, вычесал былинки из головы и бороденки, как гребенками, двумя руками с растопыренными пальцами посмотрел по сторонам с таким видом, будто не мог понять, проспал ли он целые сутки или только самую малость и все еще продолжается вчерашнее утро. Он подошел к поилке, выдолбленной из толстого бревна, которая лежала у колодезного сруба. Верхние кромки корыта были погрызены лошадиными зубами, а земля вокруг изрыта копытами и покрыта черно-желтыми лепешками раздавленных конских «яблок».