Линн Абби - Тени киновари

Почему? Акашии хотелось закричать во весь голос. Почему она должна ей верить? Все время, пока она росла, училась, узнавала секреты друидов под руководством Бабушки, Урик и его король-волшебник были врагами Квирайта. Все, что она выучила, было предназначено для того, чтобы заботиться об общине древнего оазиса и укрыть его от жадных зеленовато-желтых глаз Короля-Льва. Единственным исключением была зарнека, которую Квирайт посылал в Урик, что бы там из него сделали лекарство от боли для бедняков, которые не могли заплатить за посещение целителя. А потом они узнали, что Экриссар и его алхимик-халфлинг делают из их зарнеки не лекарство Дыхание Рала, но сводящий с ума яд, который назывался Лаг.

Тогда они сделали ошибку, она и Телами; смертельно опасные амбиции Экриссара застали их врасплох. Они дорого заплатили за свою ошибку. Квирайт дорого заплатил за их ошибку. Сама Телами погибла, пытаясь не дать Экриссару захватить источник производства зарнеки, погибло много фермеров и друидов, и потребуются годы, чтобы возместить ущерб, нанесенный рощам и полям.

Но они победили — победили — еще до вмешательства короля-волшебника — Акашия верила в это всем сердцем. А во что иное она могла поверить, когда увидела правителя Урика на коленях перед кроватью, на которой умирала Бабушка, осторожно погладившего своей костистой лапой впалую щеку Бабушки, жест, скорее всего вдохновленный когтями Экриссара на ее собственной щеке.

Чувство предательства сдавило внутенности Акашии с такой же силой, как и той ночью. Она сжала кулаки, потом расслабила мышцы, сжала опять, расслабилась, надо было время, чтобы спазм отступил. Когда ей стало полегче, она вытянула ногу и опять стерла узор, который Телами восстановила. Он по-прежнему была не согласла со своей старой учительницей.

— Матра приходила в дом Экриссара часто и добровольно, так она сама сказала. Она была там, Бабушка. Она была там, когда Экриссар допрашивал и пытал меня, когда он унижал и мучил меня — и этот мальчишка тоже там был. Они видели… все!

Потом, к ее неудовольствию, ее опять затрясло, а Телами стояла перед ней, голова немного склонена в сторону, сияющие глаза сужены, холодная, оценивающая, судящая — какой Бабушка никогда не была при жизни.

— И что ты собираешься сделать?

— Справедливость! Я хочу справедливости. Я хочу осудить тех, кто это сделал мне. Они все должны умереть. Они должны страдать, как я страдала, и они должны умереть от стыда.

— Кто?

— Они!

Неестественные глаза моргнули, слегка затуманились, а потом появились опять. — Ты не можешь, — прошептала Бабушка. — Это в корнях. Ты хотела умереть от стыда, но вместо этого выжила, и теперь злишься. Ты никак не можешь простить себе, что осталась в живых.

— Нет, — настаивала Акашия. — Мне не нужно никакого прощения. А им нужен суд и справедливость.

— Если даже ты сумеешь уничтожить Матру, это не изменит твоего прошлого или будущего. Как и уничтожение Звайна. Сделанная или рожденная, жизнь должна продолжаться. Чем ты сильнее, тем труднее тебе выбрать смерть.

Не всякий так целеустремлен и решителен, как ты, Каши. Некоторые из нас хотят остаться в живых, а пока мы живем нам надо как-то поддерживать себя. Насмешливое лицо Павека появилось в Памяти Акашии, повторяя мысль… Телами.

— На тебя напала испорченность, тебя почти уничтожили, унизили, ты хотела умереть, но ты выжила, несмотря на все. А теперь ты хочешь наказать Матру за свое собственное падение и называешь это справедливостью. Если судить так, как судишь ты, Матра совершила то же самое единственное преступление, что и ты: она выжила, несмотря на то, что не имела на это право!

Да, Павек и Телами показали ей саму себя в жестоком зеркале. Акашия тряхнула волосами и, в первый раз за все время, отвела глаза.

— И где тогда моя справедливость? Спящая или не спящая, я была пленницей в той комнате, и он запер меня там. Я не могу это забыть. Я не хочу этого простить. Это не правильно, что все эти невидимые шрамы, весь стыд и позор достался мне.

— Правильно, не правильно — мало что можно сделать с этим, Каши-Правильно — это все, что мне осталось! — воскликнула Акашия с такой мукой, что безусловно разбудила всю деревню. Казалось, что каждый ее мускул напрягся, каждый нерв заболел, все тело стало одной смертельной раной. Какое-то мгновение она молчала, потом, немного остынув, сказала, — Все вокруг темно. Я вижу солнце, но не свет, я сплю, но не отдыхаю. Я проглотила его зло и выплюнула на него обратно, — горько прошептала она. — Я вывернулась наизнанку, и он ничего не узнал от меня. Ничего! Каждый день я вижу этого мальчишку и вспоминаю. И вот пришла она, чтобы посыпать мне соль на раны. Они узнают. Они должны узнать, он сделал мне. А тем не менее они спокойно и мирно спят.

— Действительно?

Она поджала губы, отказываясь отвечать.

— Действительно? — повторила Телами, ее голос ветром пронесся через память Акашии.

Судя по словам Руари, Звайн спал ничуть не лучшее ее самой. Из-за своих внутренних проблем она поссорилась со своим самым лучшим другом, своим младшим братом.

И вот в Акашии сломалась что-то давным давно сжатое. — Я устала, Бабушка, — тихо сказала она. — Я посвятила себя Квирайту. Я живу для них, но им, похоже, все равно. Они делают то, что я говорю им, но при этом постоянно жалуются. Они жалуются, когда пользуются своими орудиями во время занятий с оружием. Я должна напоминать им, что они были совершенно беспомощны, когда появился Экриссар. Они жалуются на стену, которую я приказала построить. Они говорят, что им приходится слишком много работать и это отвратительно-Но это все для защиты их самих! Я не дам никому навредить им. Я остановила торговлю с Уриком. Никто не ездит в Урик; никто и не поедет, пока я жива. Я остановлю торговлю с Бегунами Луны… если я сумею убедить их, что у нас есть все, в чем мы нуждаемся.

Акашия подумала об аргументах, которыми она пыталась убедить Квиритов, как фермеров так и друидов. Они не поняли — они и не могли понять, не пройдя через ужас тех дней в доме Элабона Экриссара.

— Одна, — сказала она скорее себе, чем Телами. — Я всегда одна.

— Одна, — проворчала Телами, и звук ее слов резанул по душе Акашии, как остро отточенный нож. — Конечно ты одна, глупое насекомое. Ты сама повернулась спиной ко всем. Жизнь не закончилась в Доме Экриссара, ни твоя, ни чья-либо другая. Стены не защитят ни от прошлого, ни от будущего. Если ты жива, так живи. Ты молила меня о совете — да, я слышала тебя; я всегда слышу тебя — хорошо, вот мой совет. Дай им идти, Каши. Пускай идет Павек, пускай идет Руари. Пускай они идут с твоим благославлением, или сама иди с ними.