Тим Пауэрс - Черным по черному

— Милосердный боже! — воскликнул Даффи. — Думаю, родственник наврал тебе.

— Возможно. Но пусть меня сожгут.

— Слушай, только потому, что с твоим отцом…

— Пусть сожгут, Дафф.

— Ладно. Если переживу тебя, то все исполню. — Они обменялись рукопожатием.

Взглянув через плечо ирландца, Блуто заметил более обыденным тоном:

— Гм-м… Мандарин прямо ест кого-то из нас глазами.

Даффи развернулся на стуле и вновь встретил холодный взгляд Антоку Тенно.

— Верно, — сказал он, подавив дрожь, прежде чем повернуться к Блуто. — Малоприятный клиент, слов нет.

— Кстати о клиентах, — сказал горбун. — В котором часу вы завтра откупориваете темное?

— Ты ни о чем другом думать не можешь? Завтра примерно в пять. Как понимаю, я тебя увижу.

— Как и всех прочих жителей Вены.

Несколько часов спустя в скупо озаренной светильниками кухне Даффи расхаживал по скрипящим половицам, с критическим видом взвешивая в руке меч.

— Так, — сказал он Эйлифу, который сидел рядом на бочонке, — я с удовольствием возьму взаймы оружие, пока мне не изготовят собственное, но оставлять себе его не стану.

Швейцарец поскреб седую бороду:

— Почему же?

— Смотри, — сказал ирландец, покачивая рапирой вверх-вниз на правой ладони, — баланс не тот. Весь вес в клинке. Мне понадобится десятифунтовая головка на эфесе, но тогда рапира станет слишком тяжелой для фехтования.

— Для чего тебе фехтовать? Лупи их наотмашь, и все дела.

— Мне спокойнее, когда есть выбор. И еще… Взгляни на гарду — это лишь изогнутая стальная полоска. По-твоему, нельзя подлезть под нее острием и одним выпадом обрубить мне все пальцы?

— Клянусь гвоздями из распятия, Брайан, отчего тебя так волнует острие? Его используют только изнеженные испанцы да итальяшки — все потому, что им недостает силы или отваги для хорошего рубящего удара. — Он широко размахнулся воображаемым мечом. — Ха! Отбейте-ка это вы, Эстебаны и Джулио!

Даффи ухмыльнулся.

— Эйлиф, для твоей же пользы, надеюсь, ты никогда не нарвешься на Эстебана или Джулио. Он превратит тебя в копию святого Себастьяна после того, как из него извлекли все стрелы.

— Да ну! Сдается мне, Дафф, ты слишком задержался в Венеции, вот и все.

— Что верно, то верно. Как бы там ни было, спасибо. С этим я без труда совладаю с теми бойцами, что собрались сейчас в Вене. За исключением разве что нескольких ландскнехтов, — добавил он, заметив нахмуренные брови Эйлифа.

— Разве что нескольких, — рассудительно согласился швейцарец. — Судя по звукам, трапезная наполняется, — заметил он, тыкая пальцем в сторону двойных дверей. — Не лучше ли тебе быть там?

— Нет. Я на сегодня в отпуске, — ответил ирландец. — Аврелиан посчитал, что трактирщику пора немного отдохнуть от меня. После каждого общения со мной бедняга приходит в такое неистовство, что может успокоиться, лишь навестив поэта Кречмера, где он навроде домашней собачки. После того как я пытался якобы взорвать конюшню, бедняга провел там всю прошлую ночь.

Даффи засунул в ножны свою новую шпагу и прицепил ее к поясу.

— Только выпей мою долю, ладно?

— Можешь быть спокоен.

Даффи вышел через кухню на улицу, где холодный ветер заставил его засунуть руки поглубже в карманы накидки. По лику едва пошедшей на убыль луны неслись рваные облака, на фоне непроглядной черноты небес тускло поблескивали тронутые инеем готические шпили. Чувствуя себя гоблином из царства теней, Даффи бесшумно миновал несколько оазисов теплого света и музыки, двигаясь в сторону широкой Ротентурмштрассе, с которой, повернув налево, можно было попасть к северным городским воротам. Аврелиан заплатил нескольким местным парням, чтобы те неусыпно стерегли корабль викингов, и сегодня предложил Даффи отработать свое жалованье, проверив дозор.

Западный ветер вливался в улицу, точно пущенная в шлюз вода, и, чтобы накидка перестала обвивать лодыжки, ирландец свернул в аллею, которая должна была вывести к северным воротам мимо церкви Святого Рупрехта.

Из-под дверей и закрытых оконных ставен теперь проникали приятные ароматы горячего хлеба, капусты и пылающих в очаге дров.

«Примерно пятнадцать лет назад, — вспомнил он, — в такой же вечер я повстречал Ипифанию Фойгель. Ей было тогда лет двадцать пять. Худенькая, если не сказать тощая, темноволосая девушка, которая, вроде того как некоторые люди могут думать на иностранном языке, ухитрялась мыслить причудливыми и трогательными образами; вечно подавленная или восторженная от ерунды, подкрепляющая свои суждения неуместными стихами или цитатами из Библии.

Я позировал ее отцу, — вспоминал Даффи, — который в то время еще был уважаемым живописцем. Он намеревался писать Иоанна Крестителя или кого-то еще и привязался ко мне в таверне, сказав, что я как нельзя лучше соответствую этому образу. Задуманная картина, до завершения которой оставалось несколько недель, называлась “Святой архангел Михаил”, и к концу намеченного срока я безнадежно влюбился в его дочь.

И вот как застал нас год 1529-й: Фойгель — безумный слепой старый пьяница, Ипифания — седая кошелка, почти без остатка былой привлекательности, а я — покрытый шрамами старый кот с дурными манерами и без видов на будущее, и все мы сидим, точно бараны на бойне, в преддверии турецкого штурма».

Ирландец расхохотался и исполнил несколько коленцев из джиги, ибо показалось ему, что, пусть со стороны и даже для него самого все выглядело именно так, на деле до финала истории было еще очень далеко.

Он пересекал маленькую площадь вокруг уснувшего фонтана, когда хлопанье крыльев над головой заставило его взглянуть вверх, и благостные мысли упорхнули, как вспугнутая стайка воробьев. Двое черных человекоподобных созданий кругами спускались к нему с неба. Лунный свет поблескивал на трепещущих крыльях, изогнутых ножнах и — странное дело — сабо на толстой подошве.

В ужасе Даффи инстинктивно схватился за рапиру, но левая рука застыла, не успев коснуться эфеса. Внезапно странное чувство овладело им, словно внутри неведомый возница оттеснил его и перехватил вожжи. Даффи в замешательстве наблюдал, как его собственная левая рука извлекла взамен кинжал, потом острое лезвие распороло ладонь его правой руки, так что кровь хлынула прежде, чем оно вышло наружу.

«Постойте, дьяволы, — подумал он, — каких-нибудь две минуты, и я раскромсаю себя на куски, избавив вас от хлопот».

Он пытался восстановить управление телом, но чем сильнее он старался сопротивляться теперешнему своему состоянию, тем больше оно упрочивалось.