Александр Бушков - Анастасия (сборник)

Я был близок то ли к помешательству, то ли к тому, чтобы вырвать меч у ближайшего солдата и самому броситься в Лабиринт. Стоявшая рядом со мной Пасифая даже простонала несколько раз. Я уверен, что россказни о нечеловеческих пытках, которым подвергаются дурные люди в подземном царстве мертвых, лживы от начала и до конца и не имеют ничего общего с буднями и делами Аида, ибо в них не упоминается наиболее мучительная и страшная пытка – ожиданием.

А ведь если подумать, у меня не было ровным счетом никаких причин волноваться. Потайная комната, где обычно скрывался Харгос, не была пуста и на этот раз. Там стояли трое доверенных людей Миноса, и у их ног лежала в окровавленном мешке голова быка. Именно этот мешок и должен был взять с собой Тезей, убей он Минотавра. В противном случае в схватке погибли бы и «герой», и «чудовище».

Почему же мне так важно, чтобы Минотавра убил именно Тезей? Неужели – мне стало холодно от этой мысли, – неужели и я, как Минос, ищу кого–то, кто был бы подлей меня? Почему мы так стараемся найти кого–то, кто был бы подлее нас? Не означает ли то, что подсознательно мы о чем–то жал… нет! Нет!

Дым, поваливший вдруг из центра Лабиринта, вызвал в толпе недоуменное тревожное перешептывание. Он уничтожает следы, понял я, значит, он решился. Мой триумф. Всего два коротких слова… Дым валил и валил, становясь все гуще и чернее, поднимаясь все выше. И раздались звонкие удары – кто–то барабанил изнутри в бронзовые ворота Лабиринта высотой в три человеческих роста, украшенные барельефами в виде бычьих голов.

Глухо стукнул упавший на землю засов, и в распахнувшихся воротах появился Тезей, он сделал два шага вперед и поднял над головой покрытый пятнами крови мешок.

Казалось, небо треснуло и рушится на землю, дробясь и рассыпаясь на тысячи гремящих кусков. Вопль тысяч глоток тех, кому удалось попасть во дворец, и тех, кто толпился вокруг дворцовых стен, невозможно было ни с чем сравнить. Я, свыкшийся с подлинной сущностью Минотавра, как с собственным отражением в зеркале, совсем забыл, что должно твориться на душе у людей, изо дня в день слышавших рев и считавших, что они обречены жить рядом с омерзительным чудовищем, не мог оценить в должной мере их радость и разделить ее с ними – как–то не с руки.

Впору было зажать уши, толпа тяжело колыхалась, как штормовое море, люди натыкались на острия копий и не замечали этого, не чувствовали боли, на их обнаженных руках и хитонах алели пятна крови, солдат потеснили, они почти касались спинами друг друга. Тезей с трудом смог протиснуться к дворцовому крыльцу. Следом за ним отступили к крыльцу и солдаты, вытянулись целью у нижних ступеней. Теперь толпа заливала весь огромный двор, приветственные клики гремели с прежней силой, словно люди состояли лишь из легких и глотки.

Вот и все. Интересно, первый ли я, кто, вопреки уверениям нищих мудрецов о невозможности такого, успешно совместил гений и злодейство? Настал миг моего наивысшего триумфа. Анти–Геракл – так я с полным правом могу себя назвать. Эта толпа там, внизу, ревет и машет руками, приветствуя грандиозную несправедливость, подлейшую ложь, исходит торжествующими воплями, обращенными к человеку, которого, по так называемой высшей справедливости, существуй она на самом деле, следовало бы немедленно повесить. И это я заставил их превратиться в стадо баранов, мое имя, сами того не зная, будут произносить люди во всех уголках Эллады, во всех странах обитаемого мира, едва речь зайдет о Тезее. Вот и все. Мой звездный час, моя покоренная вершина. А я не чувствую ничего, кроме томительной усталости и сознания какой–то невосполнимой потери… Почему?

Последние клубы дыма оторвались от плоской серой крыши Лабиринта и медленно таяли в воздухе. Рев толпы вязнул в ушах. Я отвернулся и пошел к тронному залу.

Во дворце творилось что–то странное. Застыли на лестницах и в коридорах в настороженно–раскованных позах телохранители, суета слуг и царедворцев ничем на первый взгляд не отличалась от обычной, но в лицах, движениях, взглядах, необычно приглушенных голосах сквозила какая–то жалкая растерянность и даже бессилие, словно никто не ведал теперь, как держаться, что делать, с кем говорить и о чем. Дворец напоминал богатый дом, владелец которого внезапно умер, не оставив завещания, и толпа ошеломленных родственников, домочадцев и челяди отчаянно пытается догадаться, чего им ждать от будущего, для кого все пойдет прахом, перед кем распахнутся ворота в золотые чертоги. Словно дети, отставшие от няньки на прогулке, словно скопище бессильных теней. Я шел, не обращая ни на кого внимания, отпихивал локтями слуг и высших сановников, и мне казалось, что я действительно прохожу сквозь них, сквозь туман, а временами казалось, что и встречные ныряют в меня, как в полосу дыма.

С Тезеем я столкнулся у дверей тронного зала, он шагал, деревянно переставляя ноги, как шагают куклы–дергунчики, которых я мастерил в детстве. Глаза у него были отрешенные и пустые, они ничего не отражали, словно шарики цветного камня в глазницах статуй, руки сжимали мешок так, что побелели костяшки пальцев. Ударом кулака он распахнул створку дверей, она так и осталась открытой, и я вошел вслед за ним, и на ходу вдруг понял, что в руках у него не тот, виденный мной мешок с бычьей головой. Все я понял и знал, что больше никогда не увижу Клеона и еще двух, что ждали его в той потайной комнатке…

Кровавые пятна, запачкавшие мозаичный пол там, где на него рухнул Горгий, были уже тщательно смыты. Семейство находилось в сборе – бесстрастный, как всегда, Минос, откровенно торжествовавшая Пасифая и Ариадна, олицетворение беззаботного счастья, сиявшая от радости за своего героя. На меня обратили внимания не более чем на небо за окном. Я примостился в стороне, откуда мог видеть всех, – мне определенно казалось, что последнее действие пьесы еще не сыграно.

Тезей остановился перед троном и лишенным какого бы то ни было чувства голосом сказал:

– Минотавр мертв, царь.

– Может быть, ты хочешь золота? – спросил Минос.

– Хочешь унизить, заплатив за работу, как наемнику? Благодарю, мне не требуется ничего из того, чем положено одаривать в таких случаях, ни мешка с монетами, ни руки твоей дочери. (Ариадна тихо ахнула.) Разве что, – полузакрыв глаза, он прислушался к реву толпы во дворе. – Собственно, и этих воплей мне не нужно, да что поделать… Прощай, царь. Я возвращаюсь в Афины. При расставании хотел бы сказать, что ты искуснейший мастер. Старые люди рассказывают, что есть где–то мастера, способные превращать свинец и медь в золото. Ты же двадцать лет извлекал для Крита золото и славу вовсе из ничего… Создал чудовище из обыкновенного ребенка, прижитого женой на стороне. Ты его видел когда–нибудь?