Андрей Астахов - Сага о Рорке

– Три дня назад, – бормотал одноглазый, таща свои санки. – Мы никогда не видели таких людей, господин. Они хуже зверей. Все в шкурах, и не говорят, а лают, как собаки. Ты увидишь, господин, что они наделали. Увидишь сам, господин…

Что-то странное и жуткое было в безмолвии, которое окружило норманнов, едва они вошли в село. Фюслин казался вымершим. В дальнем конце деревни лаяли собаки, почуяв чужих, но ближние дворы отвечали молчанием – жители будто свели всех псов в одно место.

Снег в проулках был чист, никаких следов.

– Здесь пахнет кровью. И смертью, – сказал Рорк.

– Скверное место, – заметил Турн. – Эй, друг, что тут у вас…

Ирландец осекся на полуслове. Дорога, по которой вел их одноглазый, вывела воинов к центру села, на площадь у церкви. Зимний лиловый сумрак сгустился еще не настолько, чтобы скрыть то, что было на этой площади.

В центре площади, на перекладине, висели два голых тела – мужчины и женщины средних лет. Вздувшиеся, покрытые инеем лица еще не расклевали вороны, но глаз у мертвецов не было, только черные ямы, в которых бугром намерзла кровь. Чуть в стороне, в снегу, лежало привязанное к четырем вбитым в землю колышкам за ноги и за руки тело девочки лет шестнадцати, голое, с неестественно вывернутой головой. Живот девочки был вспорот от промежности до грудины, и какие-то ночные падальщики уже успели выдрать из раны внутренности. В сумерках голые тела на виселице казались фиолетовыми, а тело в снегу – черным.

– Великие боги! – только и мог сказать Турн. – Так вот как воюют эти парни…

– Это наш голова и его жена, – сказал одноглазый, – а девочка в снегу – их дочка. Дьяволы хотели ее забрать, и мать пыталась ее защитить. Вот лорд Гаэрден и приказал дать пример устрашения. Девочку изнасиловали и убили на глазах родителей, а потом уже и их самих…

– Дьяволы?

– Господин, я не знаю, как их и назвать. Одно знаю, как перед Богом говорю – нелюдь это. В аду им место, нигде больше.

– Туда мы их и отправим, – сказал Рорк. – Всех, старик, до последнего.

– Почему же вы не похоронили этих несчастных? – спросил Турн. – Ведь три дня прошло.

– Господин сейчас сам все увидит. Только подождите здесь, я привяжу собак.

Одноглазый заковылял к церкви, за оградой которой продолжали остервенело лаять собаки, исчез в калитке. Стало совсем темно. Ледяной ветер стих, но Рорк ощущал озноб. Невидящие глаза повешенных были обращены в пространство, куда-то над ним, но молодому воину казалось, что мертвецы смотрят на него. В их лицах было что-то страдальческое, какой-то отпечаток душевной муки, навсегда оставшийся в скованных смертью чертах. Черные подтеки крови на щеках усиливали это впечатление. И Рорк подумал, что должны были испытывать эти люди, глядя с веревками на шее, как насилуют и потрошат дочь – и смертельный холод прошел по его спине, будто стоял он на лютом морозе совершенно нагой, как эти висельники.

– Господин! – Одноглазый уже был рядом, тянул за рукав. – Идем.

За оградой запах смерти был еще гуще, еще тяжелее. Рорк услышал тихое, едва различимое пение, напоминающее колыбельную – женский голос тянул что-то на одной ноте. Снег скрипел под ногами, мороз окреп. Одноглазый забежал вперед, крестясь, открыл двери церкви. В лицо пахнуло теплом, страхом, кровью, болью, гниением, смертью.

Турн не удержал возгласа ужаса. В церкви было много людей – десятки, все жители Фюслина, мужчины, женщины, дети, старики, и у всех глаза были завязаны окровавленными тряпками. Одноглазый протиснулся к человеку в длинной темной одежде, поцеловал ему руку и опустился на колени.

– Это норманны, святой отец, – сказал он. – Они пришли из леса. Норманны, не наемники.

Громкий вздох, полувой, полушелест, пронесся по Церкви. Слепые ощупью двинулись к выходу, где продолжали в оцепенении стоять. Турн и Рорк протягивали к ним руки, улыбались, и эта тихая скорбная радость напоила не знавшие до сего дня страха души норманнов мертвящей жутью.

– Норманны! – всхлипывал священник, которого вел одноглазый. – Мы молили Господа о милости, и он спас нас. Он привел избавителей. Теперь мы не умрем! Возблагодарим же Господа, братья и сестры! Осанна! Осанна!

Слепые тихо опустились на колени и дребезжащими голосами затягивали псалом, и так ужасны были звуки этого пения, что два воина великой отваги и мужества бросились вон из церкви, чтобы прийти в себя, опомниться от увиденного, потому что никогда не видели они ничего более ужасного, чем эти несчастные слепые, поющие хором благодарственную молитву.

Рорк вернулся еще до полуночи с тушей косули на плечах, и уже через час во дворе церкви запахло супом и жареным мясом. Одноглазый помогал стряпать, а слепой священник рассказал, что случилось с его паствой.

– Сначала пришел купец, – говорил священник. – Он брел с севера, и из пустых глазниц его текла красная слизь, замерзая на морозе. Мы привели его сюда, и я попытался помочь ему. У несчастного был бред. Он все время говорил о какой-то девочке, о королеве, о прокаженных – странными и страшными были его слова. Мы оставили его в приделе, и я собрался наутро после службы ехать за лекарем. Тут и появился герцог Гаэрден со своим отрядом. Мы не испугались – ведь Гаэрден наш, гот по крови. Только вот люди его были похожи боле на зверей, нежели на людей. Все низкорослые, грязные, раскосые, в вонючих шкурах, аки вампиры. Это Аргальф привел нечисть богопротивную в наши земли! Гаэрден потребовал с каждого двора по овце, по мешку муки и по серебряной кроне, но где нам было взять требуемое. Я вступил с герцогом в спор, просил не трогать крестьян. А тут один из этих зверообразных воинов увидел Урфриду. Девица она красивая, была красивая, миленькая, чистая, как райская роза. Голова-фермах, ее отец, бросился на выручку, и жена его с ним, дочку, значит, отбивать. Жена головы насильнику в глаза плеснула горячей смолой из мазницы. Вот Гаэрден и рассвирепел… Вы видели, что стало с нами, с фермахом, его женой и дочкой. Гаэрден приказал всем смотреть, как… Потом всем глаза выкололи, пощадили только одноглазого Модриха. Гаэрден, смеясь, оставил нам его в поводыри. А мне за мое заступничество… Прости им всем Господь! Прости им всем Господь!

– Отец Бодрих, сам слепой, врачевал нас как мог, – добавил подоспевший с чашкой бульона Модрих. – Меня послал за едой, только эти свиньи все выгребли подчистую. За три дня шестнадцать человек у нас умерли от горячки, я их тела сволок в яму за храмом и там снегом присыпал. А тех с перекладины снять не смог. Сил не было.

– Господь прислал вас нам на спасение, – добавил священник. – Мы уже только просили Господа уменьшить наши мучения. Теперь мы не умрем. Вы спасли нас.