Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II

Алексей спал и не спал. Тревога, привычная, как ломота в давней глубокой ране, обострялась в такие часы.

Счастлив тот, кто уверен. У-верен. У-веровал. Счёл нечто за истину – без каких-либо к тому оснований…

И наоборот: плохо, когда знаешь, что даже земля под твоими ногами может оказаться лишь ковром, прикрывающим бездонную пропасть.

Кто он – тот, кто пришёл? И даже если он полагает, что говорит правду, – знает ли он эту правду сам?

И – кто я? Тот ли, за кого себя выдаю?

Почему я решил идти с ним? Легко нарушил данное самому себе слово – и никакого раскаяния?

Что я ищу? Вернее: что я хочу найти?

Нет ответа…

Но утром, ещё до восхода, я сяду на коня, подсменный рядом, Аникит за спиной… и буду рыскать по разорённой стране, убивать кого-то, кто ещё не умер сам, подставлять себя под чужие удары… и, кажется, всё это лишь для того, чтобы не думать и не ждать.

Я… убегаю?

Вроде бы нет. Скорее, избегаю. Но – избегаю чего?

Нет ответа.

Может быть, гость прав – и мы изредка думаем и делаем нечто не своё? Но это вроде торопливого оправдательного слова в суде. Со ссылкой на некие обстоятельства, не могущие быть проверенными.

Да. Это оправдание без объяснения.

Или объяснение без узнавания истины.

Той истины, которой, возможно, не существует… или которую мы просто не желаем принять ни при каких обстоятельствах.

И поэтому приходится действовать наугад, ошибаясь, утыкаясь в тупики, возвращаясь – или же падая…

Снаружи начало сереть, когда Алексею послышалось тишайшее шуршание под окном.

Мелиора. Юг. Порт Петронелла, столичный город Вендимианов

Отрада дёрнулась, как от удара, и вскочила. Сердце колотилось, не отпускал страх. Но не было ни пламени, ни криков. Приснилось! – выдохнула она.

Мелитта зашевелилась на своей лежанке. Тихо, тихо, прошептала Отрада, только не просыпайся… Мелитта послушно затихла.

Постель была слишком душной. Отрада быстро смирилась с необходимостью сетчатого полога – от комаров; но ей так и не удалось заставить нянек переменить перину на волосяной матрац.

После всего… смешно. Она боялась даже простыней.

Боялась испачкать их собой…

А ведь не было ничего такого… пачкающего. Можно сказать, вообще ничего не происходило: её со всеми возможными удобствами и даже с определённым почётом содержали в лагере, разбитом на плоской вершине невысокой горы, этакого острова посреди болот; множество таких же гор виднелось по сторонам, и Тальбо Серое Перо, пожилой одноглазый воин, приставленный к ней в качестве дядьки, говорил, что трудно найти более недоступные для некрылатых участки суши…

Зато крылатые чувствовали себя здесь отменно. Часто прилетали высокородные Иргуташкхерронго-чрокхи; в один из дней их собралось до двадцати. Отрада понимала, что решается её судьба, может быть, и самая жизнь – но не испытывала никакой тревоги. Может быть, потому, что полюбила гулять вдоль края обрыва и заглядывать в манящую бездну. Это ведь совсем недолго, говорила она себе.

Разбежаться…

Предатель попался ей на глаза лишь однажды. Усталого, оборванного, его затащили наверх в верёвочной люльке. Он о чём-то поговорил с Бейлем Крутым Склоном и через несколько часов отправился обратно – вниз. Надо полагать, он продолжал безуспешные поиски спящего кесаря.

И случились дни, когда на горе они остались вдвоём: она сама и дядька Тальбо. Остальные улетели на похороны погибшего мастериона. Тогда Тальбо по-настоящему прокатил её на птице…

Первый раз – было не в счёт. Отраду напоили чем-то дурманящим, связали… это она ещё помнила. Потом пришла в себя уже в шатре. Тошнило страшно, и разламывалась голова…

Полёт с Тальбо запомнился навсегда! Он хоть и прихватил её ремнём к жёсткому седлу, – но, по его словам, все начинающие летать привязываются, да и опытные летуны не чураются этого – при дальних, скажем, перелётах. Конечно, она была тяжеловата для птицы, и ни о каком дальнем перелёте речи быть просто не могло – но до соседнего острова… почему бы нет? Спокойная птица Шу – "курица" – разбежалась – Отрада вцепилась в луку седла – и взлетела следом за Бохо, "петушком", которым правил Тальбо. И тут же внизу разверзлась зелёная бездна!

Отрада кричала, но это был ликующий крик.

Потом она осторожно, по частям, стала впускать в себя впечатления… нет, осторожно – неправильное слово, осторожности в этом не было ни пылинки; а – мелкими глотками, чтобы дольше, дольше…

Ветер в лицо и грудь, ветер вольный, свободный. Качает вверх-вниз, но не как на лодке или качелях – иначе, иначе!

Всё звенит и поёт…

И вот чем всё кончилось: душной периной, неоткрываемым окном в свинцовом переплёте и нянькой, тихо, как будто бездыханно спящей под дверью. Отраду проводили с почётом, и был ещё один полёт, и по сторонам летели воины с факелами в руках, оставляя ленты белого дыма позади, и близкие верхушки деревьев неслись навстречу и вниз, солнечные блёски на зеркалах озёр и клинках речек… но было грустно и страшно.

А тогда страшно не было ни мига, и даже осознание непрочности своей связи с жизнью (в прямом смысле связи – нетолстым жёлтым ремнём) лишь бодрило…

Другой островок оказался крошечным, шагов сто в поперечнике, но на нём росли какие-то чрезвычайно низкие кустики, пружинящие под ногами, как диванный матрац, и сквозь них вырастали настоящие белые грибы – почти Отраде до колена! Иргуташкхерронго-чрокхи грибов не ели и даже побаивались их, Тальбо пытался это втолковать Отраде, но та лишь смеялась. В этот день ей можно было всё.

В конце концов Тальбо разжёг костёр, а Отрада сделала грибной шашлык на палочках… и расплакалась, когда потёк запах. Тальбо не мог понять, в чём дело, а она – никак не могла рассказать…

А другой, последний её полёт кончился на длиной вытоптанной поляне, где стояли разукрашенные шатры и ждали кони. Отрада судорожно дёрнулась, когда увидела форму конкордийских гвардейцев и военных чиновников. Но рядом с ними стояли и славы… Сообщение о переходе Конкордии на сторону Мелиоры (именно так – для быстроты – ей сказали) она приняла внешне почти равнодушно.

Но что творилось в её душе, она не могла описать. Несколько минут она ненавидела всех – абсолютно всех! – такой раскалённо-белой ненавистью, что, имей возможность, испепелила бы и мир, и людей…

Потом это чувство притупилось. После разговоров с дядюшкой Светозаром. Дядюшка сумел убедить её в чём-то… но с тех пор она избегала встреч с ним. Даже не то чтобы избегала… просто так получалось. Тем более, вскоре пришлось ехать на юг…

О, её прекрасно встретили на юге, в Петронелле, Терентий был так мил, а гость его, Вандо, смертельно больной и прекрасно сознающий неотвратимость скорого конца, просто расцветал при её появлении… в какие-то моменты ей казалось, что она начинает понимать природу кесарской власти: кесаря должны просто любить, и всё. Было так естественно, что при её появлении все встают, и того же Вандо приходится упрашивать не делать этого…