Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма

Теперь собаку было жаль, а тогда Алекс понадеялся, что Аллочка другую купит, нормальную.

— Аудумла — первая матерь. Молоко ее питало Имира, а от него взяли род йотуны, инеистые великаны, а также тролли и многие иные. Когда умер Имир, тело его стало телом мира. Аудумла же вылизала из камня Бури. Он был хорош собой и сильно могуч. И дал начало асам и альвам. Сам Всеотец, чье копье ты держишь, мальчик, был внуком Бури.

— Мое, — Джек накрыл древко копья ладонью.

— Джека. Бьорн видит, что Змеязыкая выбрала Джека. Бьорн не спорит со Змеязыкой. И с Сокрушителем не спорит. Сокрушитель признал руку. Алекс — молодой герой.

Кто герой? Алекс? И что такого героического он сделал? Ничего. А то, что сделать собирается… лучше не думать, раз уж Бьорн умудряется мысли подслушивать.

Телепат?

— Оборотни мы, усебьёрны, — пояснил Бьорн, вытирая руки о медвежий мех. — Настоящие. Бьорну рассказывали. Тогда зима злой была, и хозяин лесной объявился. Он бродил по ограде, кричал. Звал, стало быть. А вёльва гадала на козлячьих потрохах. И на рунах еще. Все выпало, что тоскливо хозяину без жены. Стали выбирать среди трэлей, чтоб помоложе. Выбрали праматушку Бьорна. Ну а раз так, то надо идти.

— Куда? — Крышкина решилась к рыбе притронуться, положила на тарелку и принялась крутить то в одну сторону, то в другую. Вилок тут нету, а ножом ей непривычно.

Ну и нефиг выпендриваться. Здесь ей не ресторация.

Отец всегда на Аллочку кричал, что он дома, а не в ресторации. Аллочка же отвечала, что и дома нельзя свиньей быть.

— В лес. Юлла руками пусть ест. Руками вкусней. Бьорн не врет. Праматушку Бьорна травами напоили, жиром тюленьим смазали и в шкуры медвежьи завернули. Ну, чтоб не померзла.

Ерунда, конечно, потому что такого быть не может. А если подумать, то выходит жуть полная. Но разве возможно, чтобы с живым человеком поступить так? Это варварство!

— Обычай, — возразил Бьорн. — Алекс пусть сам посудит. Кабы праматушку Бьорна не отнесли в лес, сидел бы Бьорн тут?

Алекс надеялся, что мысли, пронесшиеся в его голове, Бьорн не услышал. К счастью, Крышкина-Покрышкина отвлеклась от рыбы и задала вопрос.

— И ты оборотень?

— Я — ульдра, — ответила Ульдра, как будто это что-то объясняло. — Ульдры от Аудумлы род держат.

— Ага. Ульдра. И хвост есть.

— Бьорн!

— Что? — Он улыбнулся широко, счастливо. Ульдра же взъерошила волосы и сказала:

— Есть у меня хвост. А вы пейте.

— Пейте, пейте… Нет в мире ничего слаще молока от ульдриных коров. И болезни лечит, и век длит столько, сколько хочешь, и…

Бьорн не договорил, осекся, а когда Крышкина рот открыла, чтоб очередной вопрос задать, то палец прижал: мол, молчать надо. И все замолчали. Огонь и тот притих. Лишь молот неслышно дрожал под Алексовой рукой.

Глава 8. Песня моря

Юленьке было страшно. Она вообще легко пугалась. Когда мама на нее кричала. Или когда те злополучные серьги потерялись. Или вот когда проснулась у зеленого костра и увидела, что горит он на костях. А еще череп круглый, с дырявыми челюстями, на Юленьку смотрит.

Она хотела закричать, когда из-под стола выползла кошка и строго сказала:

— Не смей.

Голос у нее был точь-в-точь, как у мамы, когда та сердилась, но не так сильно сердилась, чтобы стать мамой-как-же-ты-могла! И Юленька не посмела перечить, только рот руками зажала, чтоб крик не вырвался. Так, с зажатым ртом и вышла из ужасного дома.

Алекса не было. И Джека тоже. Но Кошка пообещала, что они придут, надо только подождать. Кошка врала — Юленька научилась видеть, когда взрослые врут — но говорить об этом было бы невежливо. А Юленька была вежливой девочкой.

Она понимает, что не надо мешать взрослым занятым людям. Или не людям, но явно взрослым и занятым. Такие точно знают, как будет для Юленьки лучше. Вот она сидела и ждала. Потом шла и ждала, что Алекс расскажет, где был. Он же словно Юленьку и не видел. А когда поворачивался, то глядел сердито, как будто это она во всем виновата. Но разве Юленька виновата? Ничуть.

Про вину она думала, когда до Ульдры добрались, и еще про маму, про дом, куда обязательно вернется, ведь быть такого не может, чтобы не вернулась. И когда, выпив ульдриного молока, Юленька заснула, то оказалась дома.

Она стояла на пороге, не смея переступить его. И только мамин голос услышав, решилась. На голос она и шла, а пришла в белую-белую комнату, в которой стояли лишь кровать и стул. Кто лежал на кровати, Юленька не увидела, зато маму узнала сразу.

— Мама! — крикнула она, но мама не обернулась.

Она читала вслух и не слышала Юленьку. Кричи или нет — не слышала. Юленька кричала, металась, желая прикоснуться — мамино тепло манило — но не могла. Мама, не вставая со стула, ускользала.

Но вдруг она поднялась, и Юленька увидела, что в маминой голове живут жуки. Они шевелятся, толкаются и мама от этого не думает и Юленьку не видит.

— Я спасу тебя, — сказала она кому-то и жучиное копошение затихло. — Я спасу…

— Мамочка! — крикнула Юленька и очнулась.

А очнувшись, поняла — сон это. И стало горько, а еще обидно, как тогда, когда мама пообещала в зоопарк сходить, но потом вдруг выяснилось, что она не может, что у нее работа.

Работа — это важнее зоопарка.

От обиды в носу засвербело, и на глаза навернулись слезы. Наверное, в иных обстоятельствах Юленька и поплакала бы — она даже пару раз хлюпнула носом на пробу — но рядом кто-то заворочался, а потом из груды шкур вынырнула взъерошенная голова Джека.

— Не спишь? — с подозрением поинтересовался он.

— Н-не сплю, — Юлька потерла глаза, скрывая слезы. — Я… я сон видела. Нехороший.

— И я.

— Мы же вернемся, правда?

Говорили шепотом, потому что Алекс спал. Нельзя мешать другим людям.

— Куда?

— Ну домой.

— Накой?

— Ну… домой же!

Джек пожал плечами и, повернувшись на бок, подпер щеку кулаком. Он был взъерошенный, мокрый, какой-то весь из себя неприятный, как тот котенок, который жил у подъезда и сначала был прехорошеньким, а потом подхватил лишай. Котенок покрылся шелушащимися пятнами, которых с каждым днем становилось все больше, а шерсти наоборот — меньше. Юленька котенка одновременно жалела и боялась — а вдруг да заразится? Нет, конечно, она не брала котенка в руки и даже подкармливать перестала, но… он же садился на лавку, и в подъезд заходил, и о перила терся, и как знать, не остались ли на них крошечные частицы лишая. Потом котенок куда-то пропал, ушел или умер, и Юленька вздохнула с облегчением.

Джек пропадать не собирался. Он лежал, разглядывал Юленьку и чесал острым подбородком ладонь. А на ладони проступали красные пятна.