Сергей Алексеев - Волчья хватка

Лишь в соединении двух Пиров — Свадебного, когда он праздновал земное, воинское начало, и Пира Радости, на котором он посредством природной женской стихии обретал вертикальные, космические связи, наступало истинное совершеннолетие.

И это было не блажью старца Ослаба, не пережитком тупых, диких и древних воззрений, доставшихся Сергиевому Воинству, — блюсти чистоту родов и скрупулёзно подбирать невест молодым араксам; всякая случайность и неразборчивость чаще всего приводила к обратному результату. Вместо совокупления двух начал происходило обоюдное разрушение, а то и вовсе уничтожение друг друга.

Вероятно, Радим не хотел мешать вотчиннику и вошёл на поветь, когда Ражный спустился на землю и лежал, раскинувшись звездой, чтобы сбросить остатки энергии состояния Правила, — заземлялся. В руке инока была трепещущая свеча, которую он установил на пол, и сел рядом, обозначая тем самым, что будет долгий разговор.

— Добро, — проронил он удовлетворённо. — Пахнет озоном… Заходят ли к тебе калики перехожие?

— Бывают, — сдержанно сказал Ражный, не ожидая такого вопроса. — Недавно приходил один…

— Должно быть знаешь, Сбор ожидается…

— Нет, о Сборе ничего не сказал, — он сел, так и не заземлившись окончательно. — От тебя впервые слышу!

Сбор Засадного Полка, или, как ещё его называли, Пир Святой, считался событием великим и довольно редким и происходил он в тот час, когда над Отечеством нависала смертельная угроза. По бывшим окраинам России давно курились сторожевыми дымами войны, однако не такие, чтобы поднимать Сергиево Воинство.

— Посмотрел я твою вотчину — все добро устроено, будет куда собраться вольным араксам… Одна беда — людно у тебя тут, оглашённые по лесам бродят, и слышал я, в прошлом году обложили тебя крепко.

— Снял я осаду. — Ражный вспомнил «Горгону», однако понять, чего хочет инок, вначале так и не мог. — И воздал всем сполна…

— Видел, видел я воронку, — покряхтел Радим. — Люди говорят, метеорит упал, небесное тело. Воздал, нечего сказать… Зачем же местных привадил? На конях скачут по дубраве…

— Так ведь мир вокруг нас — не пустое пространство.

Только сейчас Ражный даже не глазом — ухом услышал, что не простой это инок, пришедший доживать в его вотчину, а скорее всего опричник, перст Ослаба. Так называли особо доверенных араксов и иноков духовного предводителя — людей, тайно существующих внутри Засадного Полка. Они выполняли поручения, относящиеся не только к безопасности Сергиева Воинства, но и связывали старца с миром.

И явился он не насельником — инспектировать Урочище перед Сбором…

Их никогда никто не видел, ибо приходили они под самыми разными личинами, и отец много говорить не любил, тем паче о тайной внутренней жизни Воинства, поэтому Ражный выстраивал лишь предположение. Так же точно никто толком не знал, сколько доверенных араксов и иноков держит под своей рукой духовный водитель. Из преданий было известно — числом ие менее сорока: кормилица Елизавета говорила-де, мол, едет Ослаб, а опричь него сороковина черноризных витязей, или называла его «сорокопалым», ибо каждый опричник был ему словно палец на деснице. Видимо, потому их часто называли просто перстами.

— Тебе не чудотворством бы заниматься, — вдруг проворчал Радим, встал и, оставив свечу на полу, подался к выходу. — О вотчине порадеть накануне Пира Святого… Да о сердце своём. Нечего тебе на правиле править, разве что плоть мучить… Пришёл в твоё Урочище, как в обитель, а тут по мирскому уставу живут. Пойду иное место искать…

Пока Ражный убирал верёвки правила, инока след простыл: ушёл, невзирая на ночь, и только овчарка Люта тоскливо выла ему вослед…

В начале октября сорок первого года наружная охрана загородной резиденции Сталина заметила подозрительного человека, пробирающегося вдоль дачной ограды крадущейся, осторожной походкой. Прежде чем взять, за ним последили около получаса, пока он не дошёл до КПП и здесь, видя, что возле шлагбаума никого нет, ступил на охраняемую территорию.

Задержанным оказался глубокий старик, к тому же с заболеванием опорно-двигательной системы, отчего и казалось, что крадётся. При нем практически ничего не обнаружили, кроме иконы, завёрнутой в холстину. Немощный этот человек своё появление возле резиденции объяснил тем, что хочет передать эту икону Верховному Главнокомандующему. В начале войны ходоков и делегатов к Сталину было достаточно, кто и с чем только не шёл, поэтому совершенно безобидный старец даже у самых бдительных офицеров охраны не вызвал подозрений. Его продержали в караульном помещении до вечера, после чего достаточно мягко пожурили и отправили восвояси, вернув икону.

На следующий день утром он явился опять и заявил, что будет ходить до тех пор, пока не вручит икону или не будет точно уверен, что её передали Верховному. На сей раз старца задержали по причине отсутствия документов, доску «с красочным изображением неустановленного лица», как было сказано в протоколе, изъяли вместе с холстиной и тщательно исследовали. Ни отравляющих веществ, ни заложенного в икону взрывного устройства не обнаружили и через несколько дней больного старика вытолкнули на улицу, но уже без предмета культа, поскольку эксперты НКВД исщепали его на лучину, изучая внутренности.

Спустя пару суток этот дряхлый и неуёмный старик вновь притащился к КПП, и уже с другой, точно такой же иконой. Офицеры выдворили религиозного фанатика за пределы прилегающей к забору охраняемой территории и на какое-то время в суматохе суровых осенних дней сорок первого о нем забыли. А он дождался, когда из ворот резиденции выедет кортеж с Верховным, и, неизвестно каким образом пробравшись через оцепление, обязательное при выезде, внезапно оказался на обочине стоящим в полный рост с поднятой в руках иконой. Шедшая впереди машина личной охраны обязана была таранить его и освободить путь, но отчего-то не сделала этого, и солдаты оцепления, заметив старика на дороге, не стреляли, хотя могли бы.

Верховный приказал остановиться, приподнял шторку на окне автомобиля, долго смотрел на старца, после чего велел адъютанту взять икону и принести ему. Слуга выскочил, выхватил образ у старца из рук и вернулся.

— Ступай, князь! — услышал вождь голос с улицы. — Сергиево воинство с тобой!

Через несколько секунд машина понеслась вперёд, старца в мгновение ока схватили, но этот зачумлённый мракобесием человек не то что не сопротивлялся — был счастлив и искренне чему-то радовался.

А Верховный всю дорогу не выпускал икону из рук, сам внёс её в Кремль и поставил в углу комнаты отдыха, накрыв холстиной. Имеющий духовное образование, в юности писавший стихи, он отчётливо понимал, что образ Сергия Радонежского в буквальном смысле явился ему, что это Промысел Божий, однако изверившийся, погруженный в пучину материалистических представлений и более того в реальность невиданной войны и смертельной угрозы — враг уже готовился применять артиллерию для обстрела Москвы, он не в силах был растолковать этого знака, а обратиться за помощью было не к кому, да и опасно: несмотря на прежнюю его силу, в первые месяцы войны ближнее окружение молча и тщательно отслеживало его шаги, не пропускало ни одной, даже самой незначительной детали в поведении. Они боялись Верховного, помня его кнут, гуляющий по склонённым спинам, однако теперь этот страх был сравним с шакальим выжидательным страхом, когда мелкие и хищные эти твари незримо и неотступно преследовали утомлённого, раненого льва.