Тайны Кипеллена. Дело о благих намерениях - Ольга Васильченко
Хотелось облизать пересохшие губы, но что-то удерживало мой язык, отдаваясь металлическим вкусом во рту. В щёки упирался холодный мокрый ремень. Кто-то хорошенько позаботился о том, чтобы я не смог сотворить ни одного, даже элементарного заклятья. Кто-то хорошо разбирающийся в том, как противодействовать колдунам.
Мысли лихорадочно скакали в голове. В такт падающей где-то воде.
— Хрипит?! Оклемался видать.
Бесцветный голос раздался откуда-то слева, но попытка повернуть голову отозвалась болью в шее.
— Не шипи, колдун, — весело крикнули сбоку.
Скрутившие меня стояли почти рядом. Я даже почувствовал их запах. Острый и прелый.
— Да пусть шипит, — разрешили с другой стороны. — Он у нась, сёдня ещё и споёт.
Мой язык задергался, но только ободрался об металл.
— Силёнок у ниво ещё многоть, — хихикнул весёлый. — Надать поубавить.
Тьма справа ожила и двинулась. Треснул камзол и рукав разошёлся до локтя.
— Ты, грят, особливый?
Я невольно напряг руку и сделал себе только больнее. Вонзившееся в кожу лезвие пропахало глубокий разрез. Кровь потекла по запястью, но не закапала на пол, а слилась в сверкнувшую в темноте стекляшку. Тьма уже не была такой беспросветной, выказав то, что видеть совсем не хотелось. Грязные пальцы весёлого набирали мою кровь в мою же пробирку для припоя. И алые капли как всегда перемешивались с дистиллятом.
Сообразив, что эти сволочи собираются сделать, я задёргался, но добился лишь новых смешков.
— Пляши, пляши, — загоготал весёлый. — Кривый у палача прислуживал, знает, как ваших вязать. Чем боле пляшешь, тем крепче узлы затягиваются.
Я попытался расслабиться, на грудь и правда уже давило так, что тяжело даже вздохнуть, но одна мысль о том, что меня ждёт — пугала сильнее любых пыток.
— Да хватит уже, — нетерпеливо бросили с другой стороны.
Весёлый довольно квакнул и помахал пробиркой перед моим носом. Наклонил к губам и шепнул:
— Твоё здоровье, колдун.
Я изо всех сил выдохнул, но металлическая штука во рту не позволила выплюнуть весь припой. Часть его попала в горло и солёной струйкой потекла внутрь. Дыхание остановилось. Мне даже показалось, что перестало биться сердце. Мышцы натянулись, превратив живот в барабан. Но проклятая отрава всё же просочилась и перевернула всё внутри. То, что наполняло мою кровь, пробиваясь средоточием проклятья к мыслям и чувствам, было намного темнее окружающей тьмы.
Несколько мгновений, ещё сохранялась надежда, что обжигающая горечь превратится в рвоту и очистит моё тело от припоя, но липкий кошмар сломал последние преграды сопротивления и низверг меня в бездну.
Я падал в колодец, похожий на бесконечную алхимическую пробирку. Такой же длинный, узкий и вонючий, только потерявшийся в удушливом мраке. Такой глубокий, что не видно ни жерла, ни дна. Меня несло во тьму и резало на ходу острыми осколками видений, воспоминаний и снов. До поры притаившийся внутренний кошмар ожил, смешался в безумную круговерть и выкопал всех виденных за жизнь мертвецов, приправил агонией и то и дело тыкал в глаза мои собственные заляпанные кровью руки.
В ушах гудело от какофонии из криков, стонов и сдавленного, будто придушенного, смеха. Так смеются на могиле злейшего врага, когда понимают, что удовлетворение от победы стало острой болью в груди, когда больше незачем жить, когда осталось только распластаться на свежей сырой земле в тени надгробья и завыть. Ведь сдохнуть тебе пока не позволили. Я… хотел этого? Нет! (И где-то глубоко внутри, под каменным прессом страха, контроля и благих намерений – да!) Боялся? До липкого ужаса вдоль хребта! До подгибающихся коленей страшился своих припойных видений, нёсших чужую смерть и чужую жизнь. Боялся однажды увидеть в них себя, дрожал от ужаса, ожидая того часа, когда больше не смогу принимать эту жуткую ответственность. За что?.. За…
Я вышиб ногами пробку и выскочил из стеклянной трубки, тут же напоровшись на холодную сталь. Не раздумывая, рванул из себя клинок и всадил в нападавшего. Нападавшую… На пол бескостной грудой осела Дарена Рамски, ведьма, семь лет назад наградившая меня проклятием припоя. Ведьма, убившая столько людей, что не привидится в самом страшном кошмаре. А я застыл, скованный ужасом от содеянного. Я убил человека… Ненависть угасала в глазах Дарены вместе с жизнью, проклятие слетало с непослушных губ. Поделом мне! По заслугам! Страдать до конца моих дней и жить в страхе от содеянного.
Не в силах противиться накатившему ужасу, я бросился прочь, чтобы выскочить на балкон особняка Мнишеков. И руки тут же сжались на хрупких запястьях Аланы. Сам того не желая, впился в её губы, стремясь сломать, разворотить, убить, но докопаться до истины до... и резко отпрянул, когда она осела на перила. Из её глаз на меня вновь смотрела Дарена. Я… чудовище. И нести мне наказание до конца моих дней. Бежать в страхе от близких и от себя…
Балкон ушёл из-под ног и выбросил меня на спутанную траву. Вокруг, насколько хватало глаз, растянулось бесконечное кладбище. Осталось только найти ту самую могилу, которой никогда не видел и выпросить прощение. Но тусклый лунный свет высвечивал на надгробиях одно и то же имя — «Бальтазар Вильк». Неправда! Жизнь ещё обитает под костями и кожей, забившись в тёмный угол, подальше от сияющего, пульсирующего сердца. Она ещё со мной. Или я при ней? Кто скажет кроме меня самого?
В ответ на мой немой крик из-за ближайшего надгробия вышел я.
— Везде здесь лежишь ты, друг Бальтазар, — произнёс двойник, — под травой, под камнями, под землёй. Ты везде и останешься тут навсегда. Потому что ты и жертва, и палач. В своих припойных видениях ты уже давно не видишь разницы между убитыми и убийцами…
— Это… не так… — слова вырвались из горла полузадушенным писком. — Я не они…
— До сего дня ты думал иначе, — усмехнулся двойник. — Продолжаешь врать себе?
Я… да. Он прав. Я думал так. Почему сейчас нет?
«Потому что это чужие мысли,
