Генри Олди - Гарпия

Стоп.

Назад.

Он превратил абонемент в описание экспедиций, откуда перепрыгнул к краткому жизнеописанию Джошуа Горгауза, деда Исидоры. Торговец, траппер, проводник. Среди аборигенов известен как Джош Кровопийца. В звании второго лейтенанта участвовал в подавлении восстания стокимов, затем – в боевых действиях против гарпий. Капитан, дворянство за военные заслуги. Королевский маршал в резервации на Строфадах. Когда пост маршала упразднили, подал в отставку. Умер через восемнадцать лет после заключения Тифейского договора, предположительно от «похищения души» (недоказано); похоронен в Тренте…

Стоп.

Через восемнадцать лет после…

…от «похищения души».

В душе проснулся азарт охотника. Кручек знал это чувство. Один сидит в засаде у водопоя, поджидая кабана. Другой в камышах, натянув лук, ждет взлета уток. Экзорцист чует бесов; друг детства Фортунат Цвях, охотник на демонов, преследует инферналов на ярусах геенны. А теоретик Матиас Кручек ловит крупицы знания – и вешает головы добытых трофеев не на стены гостиной, а на страницы монографий.

Каждому – свое.

Час поисков – и он, помимо Джошуа Горгауза, нашел три десятка ветеранов Плотийских войн, умерших в период от девяти до двадцати лет после заключения мира. Все – предположительно от «похищения души» (недоказано). К сожалению, симптомы треклятого похищения были описаны крайне скупо – штрихами, мазками, не давая полной картины.

Но и этого хватало, чтобы найти сходство с недугом Томаса Биннори.

Он вспомнил, как, разделенные аудиторией, смотрели друг на друга две женщины – Исидора Горгауз, внучка капитана Джошуа, и Келена Строфада, внучка гарпия Стимфала. Словно две войны, две страшные покойницы восстали из гроба, из пепла, из крови. И в теплом скриптории ему стало зябко.

– Чаю, мастер Матиас?

– Спасибо, тетушка Руфь. С удовольствием…

На улице Тридцати Бессребреников было людно. Кристиан лавировал меж прохожими, однако темпа не сбавлял. Скорей бы найти тихую ухоронку, отсидеться… И озноб схлынет, а чувство опасности, толкающее в спину, наконец отпустит, даст перевести дух.

Не видя за собой погони, воришка не понимал, очего трясутся поджилки. Это пугало больше всего. Он свернул в узкий проулок – два шага в ширину. Глухие стены домов рукотворным ущельем возносились на высоту трех этажей. На бегу он задрал голову, без причины глянул вверх…

В небе мелькнул крылатый силуэт.

Келена!

Он вздохнул с облегчением, но вздох не получился. Застрял в глотке, прорвался наружу сиплым кашлем. Предательский страх никуда не исчез, по-прежнему гоня жертву вперед. Да что ж это такое?! Чего он боится?! Она ничего ему не сделает!

«Ты уверен, кузарь?» – спросил кто-то, похожий на Прохиндея Морица.

Уверен! Она спустится, и мы поговорим по душам…

«…решил заяц, удирая от лисы!» – издевательски хохотнул лже-Прохиндей.

Этот хохот роем злющих шершнелей впился в сердце. Окончательно потеряв самообладание, юный вор понесся, не разбирая дороги. Он больше не планировал маршрут заранее, сбивая с толку возможных преследователей – нет, парень удирал куда глаза глядят, словно за ним гналась стая голодных ваалберитов, пуская слюни.

Одним махом Кристиан пересек проспект Вышних Эмпиреев. Не успев уклониться, сшиб с ног замызганного попрошайку в лохмотьях – и нырнул в переулок Великого Змея. Переулок получил название не зря: беглец с трудом вписывался в его «гадючьи» изгибы. Не владей Непоседой паника, он во все горло клял бы торговцев, разложивших товар в самых неудобных местах.

Но сейчас было не до проклятий.

Горным козлом он скакал через разложенное прямо на мостовой барахло – подковы, пряжки, гвозди, долота, стремена, рыболовные крючки, дверные петли… Под башмаком взвизгнул сапожный ножик. Скрежетнула стамеска с треснутой ручкой. Брызнула россыпь фальшивых монет – чеканка Бадандена, делал Юцик Косой, за углом…

Продавцы костерили «падлюку» – вяло, без энтузиазма.

Из переулка Кристиан вылетел на рынок, во фруктовые ряды, и заметался в толчее. Его накрыла крылатая тень. Холодный пот прошиб воришку. Завопив, он нырнул под телегу с колючими анхуэсскими дынями. Изгваздавшись в конском навозе, выкатился с другой стороны, снес лоток со спелыми гранатами – плоды раскатились, трескаясь, брызжа соком. Увидев спасительный проход между домами, рванул туда.

– Остолоп безглазый! Чтоб те повылазило!

– Летит! Летит!

– Демон!

– Спасайтесь!

– Накаркала, стерва?!

– Куда волхвы смотрят?!

– Совсем обнаглели, твари! Средь бела дня!..

– Вроде, не демон…

– Прячься, дурила! Потом разберешься…

Суматоха захватывала рынок, словно армия – сдавшийся город. Кругами, волнами от булыжника, брошенного в пруд, распространялся испуг. Эхо докатилось до самых отдаленных уголков Реттии. Принюхался, насторожившись, псоглавец Доминго. Отстранил портного, снимавшего с него мерку для нового мундира, выглянул на улицу – и с удовольствием оскалился. Портной задрожал при виде улыбки клиента. Доминго жестом успокоил беднягу и вернулся к примерке.

По привычке кряхтя и охая, прошаркал к окну кабинета Серафим Нексус. С неожиданным проворством распахнул створки и долго всматривался в небо. Жил лейб-малефактор на другом конце города, далеко от университета. Что почувствовал он в этот момент? – спросите грозу, что она чувствует, когда вдруг сворачивает на запад.

Нахмурилась Наама Мускулюс. С минуту некромантка пребывала в глубокой задумчивости. Затем лицо ее разгладилось, и она направилась в кабинет мужа. Как выяснилось, прервав работу над конспектом курса лекций, муж стоял посреди кабинета, сдавив виски ладонями. Наама нежно обняла его, зайдя со спины, и муж, умница, все правильно понял – оставив астрал, он подхватил любимую супругу на руки и унес в спальню.

А капитан лейб-стражи Рудольф Штернблад, обедая в аустерии на перекрестке Возникновения и Троекратной, отсалютовал кружкой портера непонятно кому.

История лукава. Она умеет строить глазки так, что вокруг собирается толпа. О многих успели позабыть, кое-кто и вовсе перебрался в другую историю, но едва наша краля хлоп-хлоп ресницами – вот они, как на подбор. Никогда не знаешь заранее, кто выскочит через миг, бесом из табакерки. Надо быть наготове, иначе история ударит с фланга, возьмет в клещи – хочешь, не хочешь, а как порядочный сударь, обязан жениться. Или хотя бы выслушать до конца.

И лишь потом браниться: где, мол, были мои глаза…