Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин
Иван слетел с его спины, перекатился через голову и, подхватив лопату, широко ею размахнулся…
Ему не верилось, что это безумие происходит на самом деле.
* * *Они несколько раз обошли барак по кругу, вытаптывая траву и ломая кусты. Они успокоили ещё трёх мертвяков — с двумя проблем не возникло, но вот последний, затаившись, кинулся с земли на Серёгу, сбил его с ног и навалился сверху, разрывая зубами фуфайку. Стрелять в него было рискованно, да и палицей можно было попасть совсем не туда, куда требовалась. Пришлось хватать мертвеца за остатки одежды и в шесть рук оттаскивать его от орущего Серёги. Когда и с этим покойником было покончено, Степан Михайлович вытер с лба пот, вздохнул тяжело, в очередной раз удивился вслух:
— Откуда их тут столько? — И мучимый чувством вины Коля наконец-то решился рассказать правду. Его короткий рассказ старик выслушал спокойно, никак не прокомментировал. Поинтересовался только:
— Скотомогильник тот сумеете найти?
— Наверное, — пожал плечами Коля. — Рядом с тем местом геодезический знак стоял. Пирамидка такая, на холме перед лесом. Мы мимо него пробегали, я ещё остановился рядом с ним, обернулся. Смотрел, не появится ли кто из кустов.
— Ага, — кивнул Степан Михайлович. — Кажется, теперь я понимаю, где это.
Они быстро свернули разговор и вновь занялись делом: с фонарём и факелом облазили терновые кусты на берегу пруда, заглянули в небольшой сад, где помимо старых яблонь росли черёмуха, ирга и смородина, потоптались по чьим-то огородам. Они всё дальше уходили от барака. И всё сильней торопились, понимая, что ночь заканчивается, и времени у них остаётся не так много.
В самой деревне они нашли лишь одного мертвяка: он сидел на дороге и, не обращая внимания на приближающихся людей, увлечённо дожирал чью-то собаку. Степан Михайлович даже патрон на него не стал тратить — повесил ружьё за плечо, взял у Коли палицу и размозжил покойнику голову.
По домам они пошли, когда уже стало немного светать, а на дворах завозилась скотина. Хозяева на осторожный стук реагировали сразу — зажигали свет, открывали окно или на крыльцо выходили — то ли они не спали уже, то ли ждали проверку. Недовольства никто не выказывал, но и радостью особой заспанные лица не светились. Каждый разговор начинался с приветствия Степана Михайловича. Ему сдержанно, на его спутников косясь, отвечали.
— Ну что у вас? — спрашивал старик. — Всё ли закрыто? Чужих никого нет? Чудного ничего не видели, не слышали?
Нет, никто ничего не слышал, не видел; запоры целы, закрыты надёжно, чужих и близко, вроде бы, никого не было.
— Днём убраться надо будет, — предупреждал, понизив голос, Степан Михайлович. — После второй дойки приходите к моей избе. Берите вилы. Тачку прихватите. — Он подавался вперёд, совался в приоткрытую дверь, в окна заглядывал, привставая на цыпочки. Спрашивал тихонечко:
— А ваши поднялись? Женя? Серафима Ивановна? — Он каждый раз называл новые имена.
Хозяева сдержано кивали, недобро глядели на переминающихся с ноги на ногу, прислушивающихся к разговору студентов.
— Вы, как бы, осторожней, — предостерегал Степан Михайлович.
— Иди уже, — ворчали на него хозяева. — Без тебя всё знаем…
То ли в шестой, то ли в седьмой избе на стук никто не отозвался. Степан Михайлович уж и по дребезжащим окнам ладонью хлопал, и запертую дверь пинал, и кричал во весь голос — внутри всё было тихо. Разволновавшийся Степан Михайлович подозвал парней ближе, показал им, как нужно отжимать дверь, сунул в образовавшуюся щель лезвие тесака, приподнял им накидной крючок. Оставался второй запор, щеколда — её выворотили с треском, со скрежетом, дружно дёргая дверь на себя. Ввалились в дом, в сени — и тут из тёмного угла к ним бросился горбатый уродец, востроносый, седой, всклокоченный, в отрепье обряженный. Коля Карнаухов размахнулся уже, чтоб прихлопнуть его, но Степан Михайлович схватился за обляпанные кровью шестерни, заслонил собой страшилище, крикнул:
— Этого не трогать!
Уродец заплясал в луче фонаря, задёргался, закорчился, пытаясь чёрными пальцами дотянуться до вставших перед ним людей. Беззубый рот немо открывался и закрывался, будто у вынутого из воды карпа. Гремела и лязгала тяжёлая цепь; плетёный из кожи ошейник пережимал сухую шею до самого, наверное, позвоночника.
— Кто это? — прижавшись к стенке, шёпотом спросил Коля Карнаухов.
— Порфирий это, — сердито сказал Степан Михайлович. — Порфирий Зимин. Отчества, извиняйте, не помню.
— Он тоже мёртвый? — спросил Иван, хотя ответ был очевиден.
— Давным-давно, — неохотно признал Степан Михайлович. — Он тут самый старый. Я мальчишкой в его сад лазал, и он, если там оказывался, встречал нас вот так же. Сколько уж лет прошло, а он, старый хрыч, почти не изменился.
— Самый старый? — переспросил Иван, почуяв что-то невообразимо жуткое в этих простых, вроде бы, словах, угадав верный их смысл. — Самый старый?.. То есть… Значит…
Степан Иванович смотрел на него, молчал и кивал.
— Он не один? Их много?.. — Иван задрожал. — И те, про кого ты спрашивал?.. Женя?.. Серафима Ивановна?.. Они… Все… Тоже?..
— Да, — сказал старик. — Почти у всех. Почти в каждом дворе.
— Но зачем? Почему? Как это вообще возможно?!
Они не успели договорить. На улице что-то загремело, кто-то заохал громко, заругался. Покорёженная дверь хлопнула, тяжёлые сапоги забухали по стонущим половицам. Секунду спустя под потолком вспыхнула опутанная пыльными тенётами лампочка, и в сени, заслонив сразу весь проём, ввалилась здоровенная краснолицая бабища. Увидав гостей, он подоткнула бока руками и заголосила:
— Что же вы наделали, ироды! Креста на вас нет! Чисто нетопыри, всю дверь разворотили! Или, думаете, управу на вас не найду?!
