Екатерина Соловьёва - Хронофаги

— Кольцо, — он нажал на перстень и в воздухе повисла полупрозрачная голограмма карты, испещрённая венами направлений, точек и осциллограмм. — В эфире постоянно вспышки помех, видишь? Чёрно-фиолетовая — знак автобуса. Видимо, сейчас он курсирует сразу между несколькими мирами одновременно. Мы здесь. Если окажемся рядом с ним в радиусе десяти метров — дело в шляпе, сможем увидеть его, а он доставит нас, куда надо. Где-то через полчаса он будет на Красном Камне, вот в этой точке. Идём?

И снова замелькали дворы с ржавыми качелями, зарешёченные окна первых этажей, скамейки с бомжами, усыпанными алыми листьями, чёрные мусорные пакеты развевались на ветру пиратскими флагами. В столь ранний час старый двухэтажный дом содрогался от грохота из двух соседних квартир.

В одной гремело:

Две ладошки, нежные кошки,А за окошком ночь.Две ладошки, нежные кошки,Ты не прогонишь прочь.

Другая вторила:

Больше, больше гламура,И макияжа, и маникюра!Больше, больше гламура,Лицо — супер, и суперфигура!

В окнах мелькали пьяно дрыгающиеся тени, они вскидывали руки, трясли головами, словно желая избавиться от ненужной тяжести, издавали дикие вопли в безуспешной попытке перекричать колонки.

«Они обезумели, — мысленно поморщилась Вета и вдруг вспомнила своё знакомство с Сергеем Павловичем. — Боже… Это было чистой воды безумие. Я будто не в себе была…»

Пытаясь скрыть смущение от неприятного открытия, она то и дело поглядывала на серебристо-розовое небо, ожидая очередного «кошерного соляка».

— Слушай, — вздохнул, наконец, Бертран, почесав правую бровь, — я тогда залез к тебе в мозги… Сейчас все воспоминания откликаются, чем попало. Пока идём, расскажи, что за «тетрадки» такие.

Вета закусила губу, опустила голову и долго шла молча. Наконец, спросила:

— Ты действительно хочешь знать?

— Хочу. Когда я их вспоминаю, мне так тяжело, будто я потерял дорогих людей. Как Макджи, Герхардта, Михала… И я хочу знать, почему и как.

Девушка разбежалась, поддала что есть сил мятую жестянку из-под пива, подождала, пока она брякнется о бордюр, и начала рассказывать.

Тетрадки начались ещё в детстве, когда отца в чине лейтенанта перевели в военную часть под Нижнеилимск. Тогда он был молод, много шутил, улыбался маме и ей — восьмилетней девочке с шафранными бантами в косичках. Волоча тяжёлый ранец из школы, Вета «считала ворон» — ровные клинья уток под облаками, галок на голых яблоневых ветвях и ушлых воробьёв на расползающемся в трещинах асфальте. Птицы представлялись разноголосыми народами, что жили на самом деле в далёкой волшебной стране, а возвращаясь на родину, сбрасывали перья, чтобы превратиться в людей. Но родиной самих сказок всегда был Старый Дом.

Семью Маркиных поселили в двухэтажной коммуналке с двускатной крышей и массой соседей. Бревенчатые стены полнились звуками и запахами: по вечерам ступени визжали и пели на все лады, по коридорам гремела музыка из радиоприёмников, из-за двери, обклеенной газетами, неслась горечь подгоревшей каши, из клеёнчатой — замысловатая ругань, из крашеной зелёной краской — надрывный плач младенца.

Осенью, когда на Урале хозяйничали северные ветра, Старый Дом, скрипел, как бывалая шхуна: белые простыни надувались парусами, верёвки туго гудели снастями, антенна на крыше подрагивала, словно неправильно поставленный бушприт, а чёрные фасадные доски стонали, будто самая настоящая корма. Сердце не раз замирало: казалось, ещё немного и грузный гигант оторвётся от стылой земли и взлетит навстречу небывалым приключениям, встроившись в утиный клин. Вета вообще сильно подозревала, что на чердаке в углу есть настоящий штурвал — блестящий и гладкий от сотни рук, впитавший солёные брызги всех океанов. И, если его повернуть и скомандовать: «Курс: зюйд-зюйд-вест! Поднять паруса!», Дом немного качнётся, расправит невидимые крылья и сорвётся ввысь. Но на чердачной двери всегда висел тяжёлый зам?к и проверить догадку было невозможно.

Среди небогатого набора книжек больше всего она любила истрёпанные сборники Житкова и Крапивина — не раз заготавливала фляжку, прятала в холстяной мешочек сухари, чтобы однажды улететь вместе с птичками, как смешная Катя, или на ковре-самолёте, как Сашка и Виталька. Жаль, Нижнеилимск не смог подарить ей таких друзей — в школе всем заправляла конопатая Анька с резким петушиным голосом, а в Доме детей не было, разве что невидимый младенец, вечно кричащий за зелёной дверью. Валентину Петровну, злую колдунью с чёрной башней на голове, Вета боялась, как огня, лысого Семён Фокича, который держал мундштук для вонючих сигарет двумя чёрными кривыми когтями — тоже. Казалось, они заодно — вечно придирались к дешёвой одежде, выспрашивали о родителях и оценках в школе, читали нотации. Они и жили на первом этаже, насквозь пропахшем подвалом и колдовскими зельями. Пара за «клеёнчатой» дверью всё время ругалась и гремела бутылками, а жильцы за «газетной» дверью- оставались тайной за семью печатями.

В конце октября морозы неожиданно сковали землю, ровный слой жухлых листьев покрылся серебристым инеем, а Вета вернулась из школы и слегла с высокой температурой. Она просыпалась днём одна, отец дежурил в части, мама устроилась воспитателем в местный садик. Крохотную комнату заливал белый свет, из-за двери слышались знакомые позывные «Радио-Маяк». На душе было так тоскливо, что ни зачитанная до дыр «Чёрная стрела», ни «Остров сокровищ» не утешали. Девочка надела платье, ботинки, свитер и вышла в коридор. Из другого конца шепелявый диктор из транзистора пытался рассказать сказку, хрипя, улюлюкая и жалко подвывая. Усевшись на подоконнике, Вета некоторое время смотрела, как во дворе пёс облаивает кошку на рябине, а потом её осенило: приёмник гремел из-за «газетной» двери! Подкравшись ближе, она пыталась вслушаться в шорохи, но механические вопли заглушали всё. Внезапно чёрно-жёлтые столбцы и заголовки исчезли, а на пороге появилась маленькая старушка в круглых очках и с пучком седых волос на затылке.

— А я тебя знаю, — звонко сказала она, — ты — принцесса Иветта, да?

Девочка от неожиданности онемела, а соседка рассмеялась:

— Заходи, коли пришла. Мне тоже одной скучно.

Вета зашла и ахнула: стены комнаты сплошь покрывали выцветшие картинки с губастыми неграми в белых бусах, рыцарскими доспехами, старыми зАмками, женщинами в диковинных платьях, жирафами и морским берегом. С полок белели ракушки всех видов: колючие, игольчатые, закрученные спиралью, свешивались коралловые ожерелья, плетёные пояса и браслеты. От потёртого шкафа с множеством ящичков к оконной раме тянулась бельевая верёвка, рядом с железной койкой на электроплитке подгорала…