Дмитрий Баринов (Дудко) - Путь к золотым дарам

Но раздалась короткая, безжалостная команда Цернорига. Гвидо весь напрягся, сжав вожжи. Сейчас за его спиной дюжие друиды, отдёрнув завесу, поднимают вилами веко чудовища...

В тот же миг росский клин, словно дерево от удара молнии, раскололся надвое. Вишвамитра и Хор-алдар отвели каждый свою половину клина к окраинам поляны. Посредине остался, спрыгнув с коня, лишь царь росов. Из его вытянутой руки, сжимавшей Чашу, ударил, будто золотое копьё, пламенный луч. И бил он прямо в открывшийся губительный глаз.

На половине дороги луч вдруг остановился, наткнувшись на незримую преграду. Ардагаст всеми чувствами ощутил, как катится на него волна жара и другая волна — лютой, неизбывной злобы ко всем людям, ко всему живому, к утреннему солнцу и его подобию в руке маленького двуногого. Мертвеца не отпускали в могилу, и он готов был уничтожить всё живое и светлое, всё, не похожее на него.

Эта незраимая волна была страшнее стены пекельного пламени. От жары трудно было дышать. Доспехи раскалялись. Зореславич сбросил шлем, но панцирь снять было нельзя. Ещё хуже жары была накатывавшаяся слабость. Он знал: защитники Звенигорода, на которых пал взгляд Балора, не сгорели, но ослабели настолько, что горстка кельтов перебила их всех. Если бы кто-то напал сейчас на Ардагаста с обычным оружием, царь не смог бы отбить мечом и двух ударов.

Но никто не смел вмешаться в такой поединок, даже послать стрелу. Потому что чести такой удар никому не мог принести. Церноригу оставалось лишь жалеть, что он не римлянин и командует не легионерами, приученными выполнять любые приказы.

Оба войска замерли друг против друга безмолвно, будто при самом священном обряде. На их глазах словно само Солнце сражалось против Тьмы. А разве можно вмешаться в битву богов, когда они сами о том не просят?

Но пока воины бездействовали, сражались маги. Морвран понимал, что лучи утреннего солнца, бьющие прямо в глаз Балора, ослабляют его губительную силу. Потому он приказал друидам нагнать на солнце тучи. Сам же вместе с Бесомиром и другими наиболее опытными чародеями принялся насылать на Ардагаста самые опасные и изощрённые чары. В Чаше сила богов, но держит её всего лишь человек. Не выдержит сердце, подломятся ноги, опустится рука, и тогда...

Но чары натыкались на крепкую невидимую преграду, которую держали Вышата с Миланой, а затем и Мирослава со Святомыслом, ставшие ближе к Ардагасту, чтобы усилить цепочку. А дреговицкие волхвы усердно работали жезлами с пожирающей лягушку змеёй, отгоняя тучи назад.

Тучи, клубившиеся прямо над головой Ардагаста, пролились слепым дождём. Сразу стало легче. Он вдруг, словно наяву, увидел за собой всю бескрайнюю степь, протянувшуюся до золотого Алтая и солнечной Бактрии. Это её передовые воины стояли здесь, на лесной поляне, верили ему и не уходили, хотя знали, что обратятся в пепел, если он не выстоит. А за столпившимися за рекой бастарнами он увидел Рим с его надменными сенаторами, алчными торговцами и прочими бесчисленными дармоедами, богатыми и бедными. Это им нужно, чтобы тут истребляли друг друга племена, едва знакомые им по имени. На них бы обратить глаз Балора! Нет. Не должно быть такого мерзкого, трупного оружия ни у кого. Даже у него, Солнце-Царя.

Превозмогая усталость, под струями дождя Ардагаст медленно двинулся вперёд. Кто сильнее — живой или труп? А навстречу ему катились волны жары, злобы — и боли. Да, живого мертвеца терзала боль. От солнечного света, от золотого луча, действие которого он своим взглядом мог лишь ослабить. И нельзя было ни отвести взгляд, ни закрыть глаз — это за великана решали его мучители. Зореславичу стало жаль чудовища, порабощённого безжалостными людьми. Но он чувствовал, что ещё сильнее желания умереть в великане жажда мстить всем двуногим. Нет, такое создание нельзя было оставлять в этом мире.

А царевича Гвидо снедало нетерпение. Что это за бой — не нестись вихрем, не разить сталью, а сидеть и ждать, пока враг устанет? Нельзя даже развернуть колесницу, направить взгляд Балора на жмущихся к опушкам росских всадников. Ведь тогда луч маленького солнца сожжёт голову вместе с колесницей. Царь росов не замешкается: в бою у него мечи мелькают, как молнии. И когда росич шагнул навстречу, кельт не выдержал и погнал вперёд колесницу. Смять этого упорного венеда — не копытами и колёсами, а силой губительного глаза, которая чем ближе к врагу, тем больше! Мучения Балора Гвидо чувствовал не хуже Ардагаста, но царевичу не было до них дела: меч в руке хозяина страдать не должен. Другое холодило сердце: он словно сам становился Балором, проникался его болью и ненавистью. И солнце слишком уж сильно било в глаза. Но остановиться царевич уже не мог...

Словно само пекло неслось на Ардагаста четвёркой вороных. Горячий ветер бил в лицо, как когда-то в хорезмийских Чёрных песках. Струи дождя обжигали, шипели на вновь раскалившемся панцире. И нельзя было ни отскочить в сторону, ни даже ослабить затёкшую руку: сгоришь, и не пустят в Ирий душу того, кто дрогнул, не выстоял до конца и тем погубил себя и войско.

А к колеснице с двух сторон уже мчались, гремя доспехами, два всадника. Над поляной разнеслось «Харе Кришна!» и «Мара!». Вишвамитра и Хор-алдар, воин Кришны и Солнечный Князь! Простая мысль так и не посетила Гвидо: если ты сделался воином Тьмы — наткнёшься на воинов Солнца. И они не дадут затоптать своего царя. Воины на колеснице схватились за луки. Одна стрела застряла в панцире индийца, другая — в густых волосах сармата, оцарапав висок. Но не этим лучникам угрожали копья росов. «Вилы, Хор-алдар!» — крикнул индиец, и сармат понял его сразу. Длинные наконечники одновременно вонзились, пробив кольчуги, в бока друидов, державших вилами тяжёлое веко Балора, и оно тут же опустилось, закрыв испепеляющий глаз. Колесница опрокинулась. А голова великана, выпав из неё, подпрыгнула и вдруг покатилась, будто мяч, назад к реке. Оба всадника догнали бы её и изрубили мечами, но их задержали два оставшихся друида-воина с колесницы. Пока удалось с ними справиться, голова с невероятной быстротой пронеслась между двумя ратями и покатилась куда-то на юг.

Бешено мчавшиеся кони протащили колесницу дальше, и Ардагаст еле успел отскочить. Гвидо бросился с мечом к царю росов, но тому было не до поединков с честолюбивыми царевичами. Подоспевший Неждан так ударил кельта копьём в голову, что тот рухнул, окровавленный, и Сарматич счёл его мёртвым. А царю уже подали коня, и он стал быстро отдавать распоряжения.

Двумя клиньями — против колесниц и языгов — конница росов поскакала к реке. Посредине двинулись пешцы. Но сражаться не пришлось. Да как биться с теми, кого сам Балор остановить не может? И за кого? Кому оно тут родное, это царство бастарнское, с его буйными воинами, лютым царём и страшными друидами? Первыми бросились врассыпную даки и словене. Следом погнали коней на юг языги. За ними вихрем унеслись на колесницах царь и его ближайшая дружина, бросив пеших бастарнов. Те, спасаясь от сарматских копий, разбежались по лесу. И ни у кого не вырос на лбу светящийся рог «бешенства героя». Думали уже не о славной смерти, а о том, чтобы живыми добраться до родных сел. Кто придумал, что с росами нельзя жить, друиды, что ли?