Ольга Григорьева - Найдена

Это верно. Анастас скривил губы. Для Владимировых детей позор и впрямь был бы хуже смерти, но не для этого пасынка. Святополк весь в свою матушку Рогнеду – умен, хитер, жесток. Немало понахватался и от настоящего отца[28]. Того трусость сгубила, и этот не смел. Зря Владимир его усыновил.

– А последний мой брат, новгородский князь Ярослав, – речь Святополка стала осторожной, слова крались, мягко ступая невидимыми лапками, словно канатоходцы по тоненькой веревке, – с горя совсем разум потерял. Собрал дружину и подбил новгородцев идти на меня! Брат на брата! Позор-то, позор!

Анастас усмехнулся. Наконец-то во Владимировой породе нашелся хоть один смельчак. Недаром в народе поговаривали, что Ярослав новгородский как две капли воды схож с отцом. Владимир тоже такого не потерпел бы… Святополк, конечно, изворачивается, но любому смерду понятно, по чьему приказу убиты Борис, Глеб и Святослав. Мальчишки сопливые и те произносят имя Окаянного как ругательство…

– Вот я подумываю, – продолжал Святополк. – Тесть мой, Болеслав Храбрый… Надо бы отписать ему, что и как. Мне на жизнь жаловаться несподручно, так что придется тебе, игумен…

Этого Анастас не ожидал. Так вот зачем к нему явился Окаянный! Испугался брата! Сколько просидел в Киеве, ни разу не вспомнил о брошенной в Тамани жене-полячке, а припекло, так мигом подумал о ее отце, Болеславе. Польский король на все пойдет ради дочери. К тому же он давно хотел вернуть себе червенские города[29], которые когда-то завоевал Владимир.

– Нет! – коротко отрезал Анастас.

Глаза Святополка потемнели.

– Что ты сказал, игумен?

Анастас постарался успокоиться. Болезнь подточила его силы, но она же помогла ему увидеть свет. Искупление прошлого – вот его стезя. Отныне он не отступится. Тогда перед смертью его не будут мучить страдальческие лики преданных родичей. Уйдут из снов и Борис с Владимиром. Он замолит грехи… Но для этого надо жить. Жить и не ссориться со Святополком.

– Я стар и болен, великий князь, – мягко прошелестел он. – Не мне вершить такие дела. Твоя жена дочь Болеславу. Кого послушает польский король – немощного настоятеля или собственную дочь?

Святополка передернуло. О своей жене, «бледной поганке», он вспоминал с отвращением. Польская королевна, конечно, не урод, но до чего пресна в постели! Ей бы все молиться. Разве она позовет отца для кровавой битвы? «Нет, любимый мой муж, – скажет она, помигивая своими голубыми рыбьими зенками. – Неладно лить кровь сородичей. Попробуй договориться с братом, умасти его».

А как договоришься с Ярославом? Он обо всем знает. Кто донес, когда – одному Богу ведомо, только наворопники[30] из Новгорода доложили, будто Ярослав болтает об убийстве Бориса и Глеба так, словно сам там побывал. И люди к нему тянутся. Пока он идет от Новгорода до Киева, его дружина возрастет втрое. А того глядишь, киевляне сами отворят ему ворота и нарекут своим князем… Остается лишь позвать на помощь Болеслава с польским войском. И быстро… Жена-дура в таком деле не помощница, настоятель заупрямился, а самому писать – лишь ронять свою честь. Болеслав сразу догадается, что он струсил. На помощь трусу польский король не пойдет. Недаром его окрестили Болеславом Храбрым… Нет, надо, чтоб написал кто-то другой. Мол, так и так, польский король, доколе будешь терпеть измывательства над собственным зятем? Ему родной брат грозит войной, а ты и в ус не дуешь. Хорош же ты родственничек после этого… Такого укора Болеслав не стерпит. А главное, тогда не придется отдавать ему за помощь червенские города…

Святополк прервал думу и покосился на настоятеля. Тот натянул одеяло до самых глаз и съежился, будто увидел черта.

«Экий гад! – возмутился Святополк. – Корчит из себя святошу, а руки по локоть в крови! Нет, уж коли гореть в адовом пламени, так всем вместе!» Он встал:

– Говоришь, ты слишком стар? Коли так, пора тебе на покой. С таким приходом управляться надо бы кому помоложе…

Анастас вцепился в одеяло побелевшими пальцами.

Оставить Десятинную? Его детище, его единственную радость? Он видел, как под ее стены закладывался первый камень, как на ее потолке проявлялись святые лики, как у иконостаса загорелись первые свечи. Он хоронил здесь княжну Анну, вон в той большой раке, перед иконкой святого Василия…

– Старость приносит опыт, – дрожащим голосом произнес настоятель. Его намерения об искуплении грехов сильно поколебались. Он не предполагал расплачиваться за прошлые ошибки такой ценой. – Молодому будет трудно справиться…

– Но и тебе нелегко, – перебил Святополк. – Тебе силенок не хватает даже письмо отписать…

«Письмо… Проклятая грамота! Господи, за что мне все это?! Ведь я же увидел свет правды и не хотел отступать! За что искушаешь тем, что не под силу выдержать?!» – Губы Анастаса шевелились, но изо рта не вылетало ни слова. Святополк молча ждал. Старый хрыч настоятель разрывался, и князю нравилось глядеть на его муки.

– Ладно, пойду, – притворно вздохнул он. – Дел много, пора готовиться к приезду Болеслава. А ты лежи, отдыхай. Тебе на старости лет иного и не надобно. Да пригляди себе замену. Завтра к вечеру хочу слышать имя нового настоятеля Десятинной. Негоже тебе, хворому, на себя взваливать этакий груз…

Князь уже стоял у двери, когда услышал сзади сдавленный стон, и оглянулся. Старый настоятель полз к нему на коленях, молитвенно протягивая вперед руки. На лице Анастаса застыла скорбная маска, из глаз катились слезы. Святополку захотелось уйти. Он и ушел бы, но страх перед Ярославом удержал князя на пороге. Трясущиеся руки настоятеля вцепились в полу его одежды.

– Прости меня, князюшка, – дрожащими губами прошептал Анастас. – Прости старого дурня! Век тебе буду служить! Верным буду, как пес. Только не гони меня из Десятинной!

Святополк раздраженно выдернул из пальцев настоятеля край корзна.

– Отпишешь грамоту Болеславу? – в упор спросил он.

Настоятель сжался в комок.

– Ну?! – поторопил князь.

Черные глазки херсонесца сморгнули, голова затряслась, а онемевшие губы слабо шевельнулись.

– Не слышу! – гаркнул Святополк.

– Отпишу, князь, – раздалось у его ног. – Отпишу как надо… Болеслав придет… Ты останешься киевским князем… Так угодно Господу…

21

Коснятин выслушал мой рассказ и ушел, а к вечеру вернулся с тугим кошельком в руках.

– Князь Новгорода благодарит тебя за правду, – бросая кошель на мое ложе, сказал он.

Я подняла подарок Ярослава, покачала его на ладони и протянула назад: