Александр Прозоров - Заклинатель

– Нет, никого не видел, – покачал головой Зверев. – Просто один я в семье Лисьиных. Пока один. Сестры никогда не было. Вот и не видел, чтобы так, на качелях во дворе развлекались…

– Да? В общем, наверное. А у нас в Москве чуть не в каждом дворе качели, али шаги гигантские, али карусель. Митрополит все обличает за бесовское сие удовольствие, что не в молитвах дети наши сидят, а в праздности. Да токмо как же детей не побаловать? Опять же мужьям дел немало в жизни предстоит. И в поле биться, и за имением доглядывать, и о делах государства думать. А им что? Замуж, к мужу за пазуху пересядут – только и делов, что детей рожать, на ключника покрикивать да красу свою на пирах показывать. Вот и все занятие. Так чего им головки красивые учением бесполезным забивать? Пусть веселятся.

– Пусть веселятся, – согласился Андрей.

Людмила, почувствовав его взгляд, подняла голову, помахала рукой и рассмеялась. С улыбкой она показалась очень даже симпатичной.

В дверь постучали, вошел холоп:

– Княгиня спросить велела, не накрывать ли стол к обеду? Гость с нами останется?

– Останется, – кивнул хозяин. – На обед ведь и приглашал. Так, боярин Андрей? Вели накрывать. А мы пока еще по одной выпьем. Да?

– За дом этот веселый. Чтобы всегда в нем смех детский звенел.

– Эк тебя проняло, боярин, – поразился хозяин. – Хотя, тяжко, вестимо, за жизнь свою на качелях не покачаться. С дворней же веселиться не станешь. Да, плохо, когда сестры нет.

Дверь опять приоткрылась, в комнату вошла невысокая женщина лет двадцати пяти, в темно-бордовом кашемировом платье и шелковом волоснике, приколотом золотыми, с крупными рубинами, заколками. На груди женщины висели ожерелья: несколько нитей с самоцветами, жемчугом, золотая цепочка, – руки украшали крупные перстни. Она улыбнулась – Зверев судорожно сглотнул и попятился, больно стукнувшись затылком о стену. Дело в том, что глаза женщины были совершенно черные. То есть не просто глаза черные – а даже белки! Совершенно черные провалы под веками! И зубы во рту – тоже черные, как совесть налогового инспектора[23 – Именно такой была мода среди московской знати со слов иноземных путешественников. Неизвестно как зачерненные белки глаз и покрытые черным лаком зубы. Европейцы, конечно, любят соврать – но уж больно единообразны оставленные ими свидетельства.].

– К тебе я пришла, батюшка, – поклонилась женщина. – Хочу к столу позвать, отведать, чем Бог послал. И гостя твоего позвать.

– Спасибо, любая моя, – склонил в ответ голову Воротынский. – Это, боярин, Аглая, супруга моя.

– О… – Андрей закашлялся. – Очень… Приятно…

– А это, Аглаюшка, тот самый отрок, о котором я тебе сказывал. Зело под Островом отличился. А сегодня мы его по воле великокняжеской в бояре постригли. Шуба эта, тафья, кинжал персидский – все с плеча государева. Он, оказывается, и пред Иваном нашим отличиться успел!

– Достойный отрок, достойный боярин, – опять пугающе улыбнулась княгиня, взяла кувшин, наполнила кубок и подступила к гостю почти вплотную, протянула ему налитую по край емкость: – Пусть жизнь твоя будет полной, как эта чаша, Андрей Лисьин. Пусть Господь будет милостив к твоим чаяньям, а чаянья станут радостью для твоих друзей и близких.

Зверев принял кубок, мелкими глоточками выпил его до дна – иного подобное вступление и не предполагало, – перевернул кубок, показывая, что не осталось ни капли, и поклонился:

– Благодарю, хозяюшка.

Князь и княгиня стояли, явно чего-то ожидая. Андрей лихорадочно соображал – что такое он сделал не так? Или что-то забыл сделать?

Наконец княгиня улыбнулась:

– Скромный какой… Ну же… – Она наклонилась чуть вперед и крепко поцеловала его в губы. – Уста сахарные.

– А теперь к столу!

В обширной трапезной княжеского дворца хозяина и его гостя встретили радостными приветствиями больше двух десятков человек. Из них примерно десятеро – бритые и в тафьях. Значит – боярские дети. Настоящий двор получается, не простые холопы при хозяине обитают.

– А ну-ка, милая, не угостить ли нам знакомца нового вином хлебным? Он, други, сегодня из рук великокняжеских звание боярское получил!

Уже в который раз за сегодняшний день Зверев услышал приветственные крики, поднял небольшой серебряный ковшик, опрокинул в рот… И захрипел от неожиданности: водка! Он охнул, торопливо закусил огурцом с ближнего блюда, потом потянулся к буженине – остатки разума напоминали о том, что, наевшись жирного и маслянистого, можно как-то спастись от чрезмерного опьянения.

– Хорошо хлебное вино, боярин? – довольно поинтересовался у него Воротынский. – А вот попробуй на черносливе моем настоянное. За государя нашего, други! За великого князя Ивана!

Этот пир отложился в памяти Зверева отдельными фрагментами. Они лили за победу над ляхами, на хозяина, за хозяйку, за благословение Господа, за митрополита, за соседей, за оружие. Потом Андрей начал собираться в дорогу. Это означало: выпить «застольную», выпить «подъемную», выпить «на ход ноги», затем «запорожскую», «придворную». А уж потом самую главную – «на посошок». Гостю вручили посох, поставили сверху чарочку. Если бы Зверев пролил хлебное вино, уронил стопку или не донес до рта – его полагалось оставить ночевать в гостях. Но Андрей благополучно выпил, а потому смог собираться дальше. «Стремянная» – прежде чем поставил ногу в стремя, «седельная» – за то, что поднялся в седло, «приворотная» – перед выездом и, наконец, «заворотная» – за то, что все-таки сумел уехать.

Чем отличается лошадь от автомобиля – так это тем, что способна выбирать дорогу и соблюдать основные правила движения независимо от состояния «водителя». В четыре глаза они кое-как нашли верный маршрут, повернули на мощенную плашками улицу, остановились возле нужных ворот.

Встречать его вышли все члены кошкинской братчины: завели скакуна во двор, вынули Андрея из седла.

– Хороший мужик – князь Воротынский, – еще смог произнести Зверев, и свет в его глазах окончательно померк.

Ночной гость

Как весел и радостен был день предыдущий, так же страшен и невыносим оказался день новый. Голова юного боярина раскалывалась, желудок не желал принимать ни пищи, ни воды, а уж на вино Андрей не мог даже смотреть, мысленно поклявшись, что не сделает более ни глотка в своей жизни. Между тем дела не ждали. Оказывается, пока Зверев гулял с князем, Василий Ярославович ухитрился договориться в кремлевском наряде о продаже бочонка с порохом, и теперь нужно было ехать, пока мастер не передумал.

Возле Спасских ворот их встретил Пахом на телеге, и они покатили к торговым рядам. Там купили несколько прутов свинца, а также отрез парчи для Ольги Юрьевны, тонкого жемчуга и бисера для вышивки и украшений, тюк гладкого шевиота, изрядный отрез байки, немного шелка, соль и перец, шафран, бумагу, цветастого ситца, несколько платков, изрядный пук свечей, богато выделанную уздечку, вышитую попону и потник, горсть бубенчиков, десяток небольших медных колокольчиков, два бочонка вина, мешок «сарацинского зерна» (как именовали здесь рис) и еще много чего другого, всего и не упомнишь. Вернулись домой уже незадолго до сумерек. Возок Василий Ярославович велел не разбирать.