Кузнец из преисподней - Сертаков Виталий Владимирович
– Ладно, комендант, как хочешь. У меня телеграф работает. Я пишу губернатору и в Петербург, что ты в военное время, и заодно – во время бедствия, отказался помочь и не принял товар для острога…
В воротах отворилась калитка. Вышел высокий, с нашивками Трибунала, в серой шинели, с карабином.
– Ладно-ладно, не гунди, отпираем, – успокоился комендант. – Где там твои телеги?
Дальше все случилось очень быстро. Три груженые подводы вкатились в первый двор. Четвертая подвода, как будто случайно, застряла прямо в воротах. Рогожа на первой телеге откинулась. Из-под связок старых тулупов выскочили казаки атамана Шепелявого. Защелкали тетивы арбалетов. Часовые на четырех вышках не успели открыть огонь, все попадали мертвые. Часовых в будках у внутренних ворот закололи длинными пиками.
– Эй, измена! Измс. ахххр…
Схватившись за распоротое горло, упал лейтенант, начальник караула. Солдаты, помогавшие вытаскивать застрявшую телегу, обернулись, и… каждый получил в горло по короткой стреле. Комендант схватился за револьвер, но тут же откинулся назад с выпученными глазами. Лассо затянулось у него на шее.
– Живо все внутрь!
Со всех четырех телег попрыгали мужики с ножами, луками и арбалетами. Одни бесшумно полезли через окна караулки, другие стали отодвигать вторые ворота. Маленький бурят в халате бегом бросился назад, к повороту дороги, где поджидали главные силы заговорщиков.
Внутренние двери зоны отворились. В тот же миг эскадрон Наливки галопом ворвался в первые ворота. Раздались автоматные очереди – это ударили часовые с дальних вышек. Пули вспороли воздух совсем близко от плеча майора, но Степан только расхохотался. Он глядел, как за ноги на аркане волокут толстых охранников, и смеялся. Он стал гораздо храбрее и выносливее, чем раньше. Может, это оттого, что громадный Посланник прикоснулся к нему ночью? От Посланника странно пахло, как-то по-звериному, один глаз был у него замотан тряпкой, рожа волосатая и ноздри как у быка…
Больше ничего Наливка припомнить не мог, снова затрещало в висках.
– Налегай, братцы! На ножи их, сволочей!
– Режь душегубов! Режь гадов питерских!
По звуку первого выстрела одновременно пошли на штурм засадные отряды. Острог был окружен, у гарнизона не оставалось малейшего шанса прорваться наружу. Телеграфа и телефона их тоже лишили, а почтовых голубей уже лет семь как упразднили. Желтые дикари под командой атамана Золотухи окружили казармы и расстреливали всех, кто пытался высунуться. Стрелков на башнях ловко сняли снайперы.
Из столовой выскакивали темные фигурки, отстреливались на ходу. Их накрыли пулеметным огнем. Повылетали окна в столовой, в казарме. Затем в окна полетели бутылки с горючей смесью. Те, кто не сгорел заживо, выбегали с поднятыми руками, но их тут же добивали. Дольше всех держались караульные, охранявшие арсенал и склады техники. Выкурить их из крепких кирпичных бастионов оказалось непросто, осажденные огрызались из пулеметов, простреливали весь главный плац. Так продолжалось, пока буряты из отряда Шепелявого не подкатили к окошку арсенала огнемет. Караульные предпочли сгореть заживо…
Наливка, подбоченясь, въехал во внутренний двор. Тюрьма оказалась гораздо больше, чем он мог себе представить. По сторонам главной аллеи высились запертые кирпичные бараки, из окошек выглядывали то ли радостные, то ли напуганные каторжане. За бараками виднелась кривая почерневшая церковь и крепкие богатые дома охранников за отдельной проволочной стеной. Еще дальше находились механические мастерские. Блестели рельсы, на них готовились к погрузке сразу шесть вагонов с рудой. К открытым крышам вагонов вел насыпной пандус, на него вагонетки с породой вкатывали вручную.
Работа в зоне замерла при первых выстрелах. Многие заключенные под шумок пытались сбежать, но прорваться наружу не могли. Наливка приказал бегущих расстреливать. Остальных приказал выводить на плац и строить. И главных разбойников, кого найдут по спискам, отводить отдельно, чтобы прилюдно снять кандалы. Но кандалы и двери бараков оказались надежно заперты. Наружи работала только одна смена заключенных, человек триста.
Приволокли избитого коменданта. На его глазах зарубили двух помощников, еще троих офицеров расстреляли в домах и погребах, вместе с бабами и детьми. Майор четко выполнял приказ папы Саничева – гнобить все бесовское племя, до последнего колена!
– Сколько в остроге кандалыциков? Сколько по политике сидит? Сколько попов? – приступили к коменданту с огнем. – И где ваш начальник? Где главный тут?!
– Три… триста, – прохрипел полузадушенный комендант. – Не убивайте, пожалей детишек, а?.. Все скажу, сам цепи отопру. Триста кандальников, из опасных, а попов штук семьдесят, а по политике еще двести сорок наберется…
– Ваша благородь! Начальник тюрьмы утек, вчера ишо! – доложили разбойники, вернувшиеся из красивого особняка. – Все бросил и сбежал, даже деньги на полу!
– Вот сука! А ну, комендант, давай ключи! Ключи от бараков давай, сука! И от кандалов!
– Это парни Ивана Крапивы, – доложили Наливке, когда распахнулись двери первого барака. – Пять лет уже на руднике спину гнут. Засудили скоро, в Петербурге, за мелочь всякую. Люто Кузнеца ненавидят…
– Вот и прекрасно, – засмеялся майор. – Выводите атаманов первыми, дайте им стулья. Шепелявый, давай своих на прииски. Всех сюда собрать, понял? Все работы остановить!
Наливка сам не ожидал, что в четвертом остроге окажется так много каторжан. По спискам выходило больше трех тысяч, но многие валялись в тюремной больнице с разными хворями. Очень скоро выяснилось, что начальник довел до смерти без малого сотню человек – из тех воров, кто отказывался работать. От плохой еды и насекомых многие валялись с болезнями, каждый день буянов увозили на кладбище, кидали в яму с известью без крестов и надписей.
– Вот что, ребята! – обратился к угрюмым темным лицам новый большой начальник. – Мы пришли освободить вас! Кончилось времечко для Проснувшихся Демонов! Конец ихней власти!
Строй задвигался, заревел, зашумел.
– Атаманов – освободить! – приказал Наливка. Дождались, когда главные воры скинут цепи, когда им поднесут по кружке вина, куску мяса, пока переоденут чистую одежду, после чего выволокли на плац последних оставшихся в живых охранников – человек десять. Их тут же прилюдно зарубили под счастливые вопли собравшихся…
Выкатили вино из запасов тюрьмы, копчености, рыбу, картошку. Затем майору откуда-то принесли здоровенный жестяной рупор. С его помощью не пришлось сильно надрывать глотку.
– Ребята, слушай меня! – закричал Степан, привстав на стременах. – Сейчас наши друзья освобождают честных людей в первом и третьем острогах. Это здесь, недалеко… А завтра вы сами пойдете спасать своих братьев, что мучаются под пятой изверга! Вот что, ребята! Идти вам все равно некуда. Потому как война будет повсюду. Война тех, кто за изверга-президента стоит, и всех прочих русских людей. Глядите, это знамя! Знамя нашего полка, знамя нашей Уральской республики… Каждый, кто хочет идти с нами, пусть целует знамя и повторит слова клятвы. Тому дадим форму, дадим паек жирный, оружие и пенсию. Тому забудем все грехи и дадим новый паспорт…
Он выкрикивал простые, жестокие, но справедливые слова. Шеренги каторжан застыли, внимая с восторгом и недоверием.
– …каждый, кто честно прослужит и в борьбе себя покажет три года, получит на вечные веки надел земли, поле, и лес, и скотину, и заемные деньги на хозяйство… Каждый, кто прослужит честно пять лет, получит дом в городе и заемные деньги на лавку или какое иное дело… Все прежние законы и поборы отменяются! Все прежние грехи забыты!
К полковому черному знамени уже выстроилась очередь. Целовали, клялись, скидывали в костер завшивленные робы и штаны, обряжались в форму. Вокруг жгли другие костры, запекали картошку, плясали, обнимались с освободителями, недоверчиво слушали рассказы о восстании, о нападении на город летучих бесов. Многие на волю выбраться и не мечтали, ибо в четвертом остроге содержали самых закоренелых врагов государства.
