Инесса Ципоркина - Власть над водами пресными и солеными. Книга 2

— Очень хороший специалист! — шипит матушка, легко поддаваясь на мою провокацию. Она уже не лежит, а сидит на кровати, щеки ее горят здоровым румянцем. Откуда что взялось, куда что делось? Где чахоточная оперная Мими, где прежалостная обстановка последнего прощания? Мы — на турнирном поле, кони ржут, флаги плещут.

— Не спорю. Ты же регулярно обследуешься — и действительно, у хороших специалистов. Сама подбирала. С моим кругом знакомств среди медиков кому и доверить здоровье любимой мамочки? Итак, это они тебе про опухоль сказали? На последнем осмотре?

— Да!

Умц! Ловушка захлопывается. Я не торопясь достаю меч из ножен.

— Два месяца назад?

— Да!

— А еще тебе сказали, что матку стоит удалить — так, на всякий случай?

— Д-д-д… — в последнюю секунду мать ловит вырвавшееся «да». Но оно все равно повисает в воздухе. Ядовито улыбаюсь, меч лениво чертит восьмерки в воздухе.

— Ты, мамочка, забыла, что имеешь привычку после каждого обследования звонить мне и пересказывать в подробностях, кто что сказал. Твоя «смертельная» болезнь — из разряда old news, как американцы говорят. Не думаю, что мне поверят, я же чудовище, а не дочь, — медленно обвожу взглядом присутствующих, — но ты еще осенью сказала: опасности вроде нет. Без операции обойдусь. Лекарствами. На том и порешили.

— Я передумала!

— Вряд ли, — качаю головой я. — Ты просто пошла ва-банк. Если достаточно долго муссировать тему операции, валяться в темноте, отвернувшись к стенке, изводить родню, сделать всем стойкий комплекс вины — тебе даже не придется извиняться за гадости, которые ты говорила и делала последний месяц. Все мы — люди грамотные, много психологической лабуды прочли, припомним и этапы принятия смертельной болезни… Как там? Отрицание, гнев, торговля, смирение, если я ничего не путаю?

— О чем ты?

— О том, на что ты рассчитывала. Что хотя бы одна из нас догадается полезть в инет, но смотреть станет не статьи онкологов, которые пестрят ужасными словами типа «химиотерапия» и "пятилетняя выживаемость", а то, как облегчить бедной страдалице последние, может быть, месяцы на грешной земле. И увидит, что на первых стадиях принятия приговора обреченные капризны, неадекватны, одиноки и печальны. Им мерещится, что близкие ими пренебрегают, а медсестры саботируют свои обязанности. Еще бы, кому нужен бедный умирающий? Поэтому родным советуют быть терпеливыми, внимательными и покладистыми, чтобы "бедный умирающий" понял свою значимость… — Я смотрю на мать с брезгливым пониманием.

Не знаю, поверили мне Соня с Майкой или нет. Хозяйка гостеприимного дома — та наверняка не поверила. Откуда мне, молодой, гладкой и наглой, знать эти темные закоулки обреченного сознания? А откуда ей, психически здоровой и физически крепкой, знать, что эти самые закоулки — мой ежедневный маршрут? Я прохожу его снова и снова, от надежды к отчаянию и обратно, пока мой мозг качает, словно на весах, словно на волнах — от темного провала безумия к недосягаемому просветлению?

— Ася, это не ты говоришь, — благостным голосом заводит маман. В прошлый раз она поставила на запугивание — и проиграла. Сейчас попробует сыграть по-другому. — Это говорит твоя болезнь…

— Конечно, моя болезнь много чего делает. — Я легко соглашаюсь. Хотя лишь черти в преисподней понимают, чего мне стоит эта легкость! — Вот только моя болезнь не лазит в сеть, не разговаривает с твоими врачами и не видит от тебя ничего, кроме обещаний оформить опеку и сдать в дурку! — мой внутренний дракон, похоже, уступил натиску моей же внутренней ламии.

— Но ты же меня даже не слушаешь! — гнет свое мамочка. Жалобным голосом, но с непреклонностью поистине терминаторской.

— А что бы ты хотела сказать? — Я делаю заинтересованное лицо. — Ну, предположим, ты действительно очень больна. И тебе действительно очень нужна операция. Причем не в России, где врачи тебя двадцать лет наблюдают и знают до последней клетки, а в Германии, где добрый герр доктор видит тебя первый и последний раз. Мы согласно трясем кошелями. Что-нибудь еще?

— Прошу, прошу, — всхлипывает старушка, без энтузиазма всхлипывает, формально как-то, — подумай над моими словами. Я скоро уйду, о вас и позаботиться будет некому…

— Кроме нас самих. Мы же привыкли, что все на твоих плечах — и заботы, и решения, и выбор нам сексуальных и брачных партнеров. А тут вдруг — такая ответственность! Не. Мы нипочем не справимся. Натащим себе в постели маньяков, воров с большой дороги, аферистов с недвижимостью. Раньше-то ты нам не позволяла, а теперь — гуляй, душа! Покатимся по наклонной, притоны держать станем, наркотой приторговывать… — Я уже не сдерживаю свое чувство черного юмора. Черное чувство юмора. Сестры тихо хихикают в углу. Кажется, и эта партия за мной. Спасибо всем моим внутренним монстрам. Все свободны.

Чтобы искоренить в себе мамину дочку, мне не хватит века. Даже внезапная замена родной матери демоном-жнецом человеческих жизней, — и это не изменило моей сущности. Да уж, и рябина не становится дубом под ударами ветра, сколько погода ни лютуй.

Поэтому снаружи-то я убийца, а внутри — мягкосердечное, слезливое дитя, которому мироздание чем-то не потрафило. Значит, снова придется запираться от людей и настраиваться на нужную волну. На волну уничтожения.

Короля мне не жаль. Он негодяй, как все короли, завоеватели, просветители и основатели. На его счету озера — нет, моря крови, рядом с которыми прудик, пролитый мною, выглядит убого. И мне не жаль королей, идущих под раздачу из-за того, что стали опасны для своей страны.

А все-таки пойду проникнусь идеями ниндзюцу: безопасности не существует. Действие рождает противодействие, колебания идут по миру, равновесие раскачивается, мудрец восстановит его движением пальца, глупца оно похоронит под обвалом.

Как мне восстановить равновесие этого мира? Здешняя вселенная опирается не на меня. И не на Дубину. Мы — сотрясатели ее тверди. Мы — лава, разрывающая ее застывшую корку своим огнем. Мы — подземные духи, несущие смерть, не желая того. Потому что наше дело важнее ваших жизней. Мы лепим новый мир, отливаем его из горящего камня в форме, которую мир желает принять.

Значит, мы не сможем вернуть равновесие этой земле, как бы ни деликатничали. Здесь мы в роли первых, о которых говорил броллахан. Восстановители и держатели равновесия приходят только по следам первых, слепых и безжалостных ваятелей, устроителей ада на земле. Когда ад остынет, явятся хранители, следящие за своевременным приходом рождений и смертей, педантичные и такие же безжалостные, как мы. Но у них не будет нашего аппетита — и люди к ним привыкнут.