Наталия Московских - Нити Данталли (СИ)

— И Колер устроил все это, чтобы у вас не было никаких прав на Хоттмар?

— Считаете это недостаточной причиной? — криво ухмыльнулся данталли, вживаясь в собственную полуправду. — Открою вам секрет, леди Аэлин, жрецы Культа расправлялись с людьми и за меньшее.

— Но ведь здесь замешан не только Культ, — качнула головой охотница. — Рерих Анкордский тоже приложил к этому руку. Не слишком ли это — казнить сто человек из-за одного дезертира? Зачем ему так поступать?

— Доподлинно мне это неизвестно, — покачал головой данталли. — Не знаю, какую именно выгоду он углядел в сотрудничестве с Колером. Но, когда меня объявили иным, у него попросту не осталось выбора. Чтобы избежать международного скандала, он вынужден был принять условия Культа. Полностью его мотивы для меня такая же тайна, как и для вас. Могу сказать только одно: его люди по сей день продолжают меня искать вместе с Колером, так что я не удивлюсь, если вскоре к нашим преследователям присоединится еще одна компания.

Мальстен тяжело вздохнул.

— Теперь вы понимаете, что происходит, леди Аэлин, и почему я хотел, чтобы наши дороги разошлись? Не знаю, чьи враги опаснее, мои или ваши, но знаю одно: Бенедикт Колер и Рерих Анкордский не остановятся, пока не покончат со мной.

— С нами, — нахмурившись, поправила охотница. — Человек Колера подсказал ему, что вы ушли не в одиночку. Так что, стало быть, теперь у нас с вами общие враги.

Герцогство Хоттмар, Кардения.

Тринадцатый день Фертѐма, год 1479 с.д.п.

Слуги отводили глаза и опускали головы, выкладывая поленья и сено у трех позорных столбов, выставленных на большом помосте посреди замковой площади. Большу̀ю территорию, на которой располагались конюшни, псарни, жилые дома для прислуги и роскошный парк, теперь наводняли люди в ярких, словно языки бесовского пламени, одеждах — длинных, как рясы служителей богов, либо походных, напоминающих кожаные доспехи с массивными плечевыми накладками — но одинаково алых, как кровавый хоттмарский закат. Снующие повсюду последователи Красного Культа изучали каждого слугу пристальным, внимательным взглядом, будто искали связь с демонами-кукольниками в самой глубине людских душ и знали, как эту самую связь распознать. Жители боялись попасться им на глаза: пример судьбы, постигшей хозяев этой земли, был достаточно наглядным, чтобы поселить опасение в сердце каждого хоттмарца.

Три человека стояли на высокой платформе, привязанные к деревянным столбам — двое мужчин и одна женщина. Над двумя из них дознаватели несколько дней работали с особой осторожностью, стараясь, чтобы на казни по внешнему виду этих людей невозможно было понять, насколько тяжелый и мучительный допрос им пришлось пережить: посему большинство полученных травм невозможно было заметить стороннему наблюдателю. Лишь изможденное выражение, застывшее на лицах обоих, говорило о том, что несколько последних дней, пока шло дознание, превратились для них в сущий кошмар.

Перед узниками, неспешно меряя шагами помост, расхаживал жрец в походном красном кожаном доспехе. Он был высок и статен, обладал хищным профилем, волосами цвета вороного крыла и глазами разного цвета — карим и голубым.

Первый пленник, на виске которого виднелся сильный кровоподтек, напряженно и с ненавистью следил за каждым движением жреца. Женщина, нижняя губа которой была рассечена не сдержанным во время допроса ударом, глядела отсутствующим взглядом прямо перед собой. Третий же узник даже не стоял, а, скорее, опирался на собственные путы. На его когда-то красивое лицо сейчас невозможно было смотреть без ужаса: оба глаза заплыли от побоев, нос был сломан, губы разбиты. На одежде виднелись множественные кровавые пятна, переломанные пальцы рук с вырванными ногтями застыли в неестественном положении и заметно распухли. Но при всем этом наибольший ужас на жителей Хоттмара наводило то, что кровь изувеченного мужчины была синей…

Жрец остановился напротив третьего пленника, пытаясь безуспешно найти его взгляд.

— Жаль, ты не видишь меня сейчас и не сумеешь запомнить, — звучно произнес последователь Культа. — Я бы многое отдал, чтобы ты видел, кто оборвет твою жизнь, монстр. Каково тебе ощущать, что люди, которые столько лет давали тебе приют, погибнут из-за тебя?

Узник состроил кровавую гримасу презрения и со злобой плюнул в лицо своему мучителю.

— Ты сам сдохнешь в муках, выродок! — успел процедить он, тут же получив сильный удар в правый бок. Дыхание его перехватило приступом кашля, вызывающего мучительную боль в переломанных в нескольких местах ребрах.

— Подумать только! — усмехнулся жрец, спокойно отирая плевок со своей щеки. — И ведь никакого раскаяния. Человеческие жизни ничего не значат для таких, как ты.

Пленник с явным трудом удержался от стона, плотно стиснув зубы и попытавшись восстановить дыхание, голова его на секунду безвольно опустилась на грудь.

— Среди нас двоих… — хрипло дыша, отозвался данталли, — монстр — только ты.

— Удивительно наглое существо, — усмехнулся жрец, неспешно приподнимая руку для нового удара.

Женщина, до этого стоявшая молча, скривилась, словно почувствовала будущую боль своего друга на себе, и отчаянно воззвала к мучителю.

— Хватит! — воскликнула она. — Перестаньте! Оставьте его!

Рука жреца замерла в воздухе, взгляд переместился на пленницу. Русые волнистые волосы женщины неаккуратно разметались по ее красивому, едва тронутому возрастом лицу, и она мотнула головой, чтобы сбросить их.

Последователь Культа неспешно приблизился к узнице. Несколько секунд он не сводил с нее глаз. Женщина часто дышала, все ее тело было напряжено, готовое, несмотря на собственные увечья, намеренно скрытые дознавателями под одеждой, рвануться в бой, чтобы защитить монстра.

Бенедикт уже видел такое раньше. Видел подобный взгляд. Адла̀нна смотрела на него точно так же и точно так же просила остановиться. Бенедикт помнил это, словно все произошло только вчера, хотя минуло уже четырнадцать лет…

Ворнтон, Крон.

Двадцать шестой день Реуза, год 1464 с.д.п.

Бенедикт возвращался из мастерской поздно. В последние дни продажи цветочных корзин пошли в гору, и молодой человек направлялся к дому в приподнятом настроении.

«Когда-нибудь я заработаю столько, что мы построим новый дом, и у Ады никогда не будет больше хандры — она ни в чем не будет нуждаться! Я вырвусь из подмастерьев, открою свою лавку и сумею дать Аде все, чего она только пожелает…»