Мария Гинзбург - Черный ангел

Карл был склонен поверить этому — Полина до сих пор неплохо стреляла.

— И эта уродливая чаша из покрытого серебрянкой алюминия до сих пор стоит у меня на полочке в шкафу, — продолжала Полина. — Она чуть поблескивает в темноте, когда я перед сном смотрю на нее и улыбаюсь. Иногда я протираю на ней пыль. А еще я храню в ней некоторые мелочи… ну, знаешь, бессмысленные, но дорогие для меня.

— Чудесно, — ответил Карл. — Но большинство людей, овладев призовым кубком, немедленно начинают туда ссать.

Полина хохотнула, но спохватилась.

— Перестань, не все так мрачно!

— Такова суть отношений захватчика и захваченного, я тут ни при чем, — пожал плечами Карл.

— Ну что же, — он обнял ее за плечи и поцеловал в макушку. — Совет да любовь! Я рад за тебя.

Полина вздохнула и чуть нахмурилась.

— И как-то все слишком мирно, — сказала она. — Как-то не по-людски. Прямо так и хочется устроить скандал…

— Не стоит, — заверил ее Карл.

— Думаешь?

— Уверен.

— Ладно, тогда я пойду.

Он отпустил ее. Полина повернулась к выходу. Там стояла Брюн. Из одежды на ней была только черная футболка Карла с красной надписью Cocaine. Буквы были стилизованы под логотип Кока-Колы. Футболка доходила Брюн почти до колен, и выглядела словно маленькое провокационное платье.

— Здравствуй, Брюн, — ничуть не смутившись, сказала Полина. — Раз уж ты здесь, нельзя ли с тобой поговорить? Мне надо кое-что передать тебе.

— Пожалуйста, говори, — сказала Брюн.

— Я как раз собирался в город по делам, — сказал Карл. — Я хотел заглянуть к знакомому торговцу книгами. Он только что приехал. Может, ты хочешь что-нибудь? — обратился он к Брюн. — Про вампиров?

— А можно ту книгу, стих из которой ты читал? — спросила Брюн.

— Я закажу, — кивнул Карл. — Но найдет ли он ее… Она на английском-то выходила в начале века. А переводилась ли на русский, я даже и не знаю.

Шмеллинг поцеловал Брюн в щечку, Полине — ручку, и вышел. Женщины остались одни.

Брюн с интересом смотрела на подругу Карла, с такой легкостью только что отказавшуюся от этого статуса. За который Полина, надо думать, долго боролась. Карл сказал правду. Он был молчалив, порою даже мрачен и не очень-то интересен как кавалер. Полина и Брюн были почти ровесницами. Полина была года на два постарше. Брюн часто доводилось встречаться с ней на приемах, которые давал Лот. В отличие от остальных женщин, присутствовавших на этих сборищах, Полина Истратова не была ничьей женой или любовницей. Точнее, последние два года она была любовницей Карла, но приглашали ее на приемы не поэтому.

У Истратовой было собственное дело.

Ее судьба была причудлива даже для того бурного времени.

Мать Полины, Вера Истратова, была начальницей исправительной колонии в одном из глухих уголков области. Когда республика окончательно развалилась, содержать осужденных женщин стало не на что. Истратова отпустила их.

А вот бывшие охранницы зоны, крепкие бабы, обученные драться и стрелять, остались со своей начальницей. Истратова захватила большую пасеку. В тот момент она никому не принадлежала и находилась в жалком состоянии. Коллективная ферма, которой принадлежала пасека, испустила дух чуть раньше, чем республика. Женщины крепко взялись за дело. Торговля мёдом вскоре стала приносить им большие барыши. Хозяин Шимска — райцентра, до того презрительно отзывавшийся о «бабьем угле», решил отобрать дело у Истратовой. Он отправил туда своих лучших бойцов. Никто не вернулся. А еще через неделю, ночью, всех мужчин Шимска вырезали. Бабий угол расширился до размеров района. Больше никто не повторил глупости покойного владельца райцентра. О женской общине ходили самые нелепые слухи. Но Брюн точно знала одно: мёд из Шимска был очень вкусным, а деловая хватка Истратовой — железной. Вера отправила дочь в Новгород в качестве, как это называлось в начале века, торгового представителя. Полина была отчаянно хорошенькой, и всегда нравилась Брюн.

Где-то в глубине души она ей завидовала, хотя вслух никогда бы не призналась в этом. Полина не знала своего отца, как и многие девушки Шимска. Хотя Полина родилась еще в ту пору, когда Вера Истратова была начальницей колонии, а не грозной Бой-Бабой. Мужчины, окружавшие Брюн, всегда отзывались о семье Истратовых с презрительной насмешкой. Но Брюн чувствовала в этой насмешке многократно умноженное эхо собственной зависти. У Полины, как знала Брюн, тоже был ребенок, рожденный без отца. Даша Покатикамень и Настюша Истратова иногда играли вместе. Иногда Полина заходила по делам даже в дом Лота.

Но для того, чтобы стать подругами, Брюн и Полина все же были слишком разными.

— Присаживайся, — сказала Брюн.

И указала на обтянутый тонким драпом железный стул. Сама она уселась на стул рядом. Полина последовала примеру хозяйки.

— Извини меня, я лезу не в свое дело, — сказала Полина. — Ты решила оставить Дашу ее отцу?

Брюн неопределенно повела плечом. Мораль северных амазонок в этом случае осуждала ее точно так же, как заскорузлая мораль общества, к которому Брюн принадлежала. Брюн ненавидела эти лицемерные заповеди всем сердцем — и все же страдала, чувствуя себя обвиненной не напрасно.

— Почему? — спросила Полина, глядя на собеседницу своими карими глазами. — Ты не любишь Дашу? За все те страдания, что тебе пришлось перенести из-за нее?

И тут Брюн решилась. Истратова не только производила впечатление человека, которому можно доверять — она им и была. Брюн знала об этом по рассказу Лота. Покатикамню пришлось довериться дочери Бой-Бабы в одной рискованной финансовой авантюре, и Полина не подвела его.

— Люблю, — сказала Брюн. По щекам ее потекли слёзы. — Я отца ее очень любила, и ее люблю.

Полина покачала головой.

— Но почему тогда…?

— Она не любит меня, — всхлипывая и борясь со спазмом в горле, чтобы вытолкнуть эти слова наружу, ответила Брюн.

Она разрыдалась. Полина огляделась, увидела на столике прозрачный графин с чем-то темно-красным и стакан. Она поднялась, наполнила стакан и вернулась к Брюн.

— Выпей, — сказала она.

Брюн, всхлипывая, подчинилась.

— Рассказывай, с чего это тебе в голову пришли такие идиотские мысли, — сказала Полина.

— Когда я притворилась больной… чтобы не ехать на юг… я думала, я была уверена, что Даша откажется ехать без меня! — произнесла Брюн.

Выпитое вино пошло ей на пользу. Глаза засверкали, а щеки порозовели. Она не смогла бы объяснить это Карлу, да и вообще никому. Близких подруг у Брюн не было, заводить их было слишком опасно. Многие стремились стать ее сердечной подругой. Но жены друзей Лота казались Брюн слишком тупыми. А юные и решительные девушки слишком явно хотели не дружить с ней, а оказаться поближе к ее мужу.