Сергей Малицкий - Карантин

Она присела напротив, положила руки ему на колени и повторила то же самое на ливском:

— Просто слушай меня и говори со мной.

И он повторил ее слова, стараясь совпасть в произношении, повторил несколько раз, пока они не осели в голове, не закрепились надежно и прочно. И тут же вспомнил уже выученное: «Извините, сейчас никого нет дома, но если вы оставите сообщение…»

Она остановила его движением ладони. Прошелестела несколько непонятных слов.

— Что ты сказала?

Томка повторила еще раз те же слова, а потом перевела:

— Куда бы ты ни собирался дойти, первым шагом будет тот, который ты сделал, когда учился ходить.

— Так я уже делаю успехи? — понял Павел. — Как думаешь, меня поймет эстонец или финн? Ведь их языки родственны?

— Давай сохраним это в тайне, — попросила Томка, — Не люблю праздного любопытства. Когда меня спрашивают, откуда я, что у меня за акцент, я говорю что-то неопределенное. Ну что я из Прибалтики. Что частично правда. Если уж донимают сильнее, называюсь эстонкой или финкой. Не хочу удивленных глаз и поднятых бровей.

— Конечно. — Павел привлек ее к себе. — Но когда я выучу язык, то буду хвастаться этим безудержно. Представляешь? Три языка! Русский, английский и ливский. Почти полиглот.

— А также бармаглот и обормот, — засмеялась Томка.

— Это ты на каком языке сейчас со мной говоришь? — с подозрением нахмурился Павел.

Они постоянно подшучивали друг над другом. Изобретали какие-то блюда, не особо интересуясь едой. Изредка смотрели какие-то фильмы, удивляясь схожести оценок. Даже читали книги, что вовсе ввело в ступор Дюкова, когда тот обнаружил на заднем сиденье «импрезы» электронную читалку. Ходили в тир, в фехтовальный зал, где Томка, яростно сверкая глазами, наводила на приятелей Павла смешанный с восхищением ужас.

Вдвоем они облазили почти всю Москву. Павел пытался таскать Томку в театры, но она расплакалась на первом же не самом удачном спектакле и продолжать подобные походы отказалась, заявив, что слишком доверчива. По этой же причине были отвергнуты и кинотеатры, хотя домашние просмотры фильмов остались, — зато московские музеи оказались в тему. Для того чтобы рассмотреть того же врубелевского Демона, Томке потребовался не один день. И это при том, что большую часть картин она миновала, словно и не замечала их.

— Ты рассматриваешь глаза, — однажды понял Павел.

— Наверное… — Она не сразу услышала его, — Точнее, то, что идет из глаз.

— И что оттуда идет? — Он говорил негромко. — Я, правда, знаю много картин, угадываю авторов, но, в сущности, в живописи — чайник.

— У тебя море других достоинств, — так же негромко ответила Томка. — Кстати, вот такая простая вещь — чайник. Много ли ты найдешь натюрмортов, где сразу видно, что чайник полон воды, особенно если на нем нет капель влаги и из носика не идет пар? Таких картин нет. Или почти нет. Так и с глазами. Они должны быть полны. Или пусты. Но тогда уж пусты абсолютно, мертвы. Но самое сложное — показать, что они полны. Знаешь, мне кажется, что легко сделать, чтобы персонаж картины смотрел на тебя, но почти невозможно, чтобы он тебя видел.

— А он тебя видит? — пригляделся к Демону Павел.

— Безусловно, — прошептала Томка. — Пусть даже и не смотрит в мою сторону.

В тот же день Томка купила кисти, приготовила какие-то краски и села у стола.

— Собираешься рисовать? — улыбнулся Павел, рассчитывая увидеть тот же затуманенный Томкин взор, который поразил его в Третьяковке.

— Издеваешься? — хмыкнула Томка, — Думаешь, что Всевышний настолько щедр, что наделил меня не только красотой, но и талантом? Не пытайся польстить, я даже повода тебе не дам. Нет. У меня другая идея.

Она приготовила большое блюдо, застелила его салфеткой, откупорила бутылку с черными японскими шариками для страйка, намешала какой-то состав в чашке и начала их один за другим методично раскрашивать.

— Три тысячи штук, — с интересом заметил Павел.

— Я терпеливая, — успокоила его Томка.

— Так я-то нет, — взъерошил волосы Павел. — И зачем это?

— Для эффекта, — подмигнула Томка мужу. — Вот по весне выйдем на войнушку, особенно если на ночную — помнишь, Жора обещал? Наши шарики произведут фурор. И прожекторы не понадобятся. А ну-ка выключи свет!

Павел щелкнул выключателем. Первая горсть шариков и в самом деле светилась бледно-голубым светом.

— Не бойся, — уверенно заявила Томка, когда свет опять включился, — Не радиоактивно и не ядовито. Все продумано. Шарик весит тридцать шесть сотых грамма. С краской — примерно сорок сотых. Как раз сколько надо для твоего прокачанного спринга. Ты еще благодарить меня будешь. Но скажу сразу — секрета покраски не открою никому, даже Жоре. Меня папка научил, они этой краской чего-то там подкрашивали на своих приборах. Военные секреты хранить умею.

Светящиеся шарики и в самом деле произвели впечатление. И на отряд «Планктон», и особенно на его противников, которые были разгромлены, можно сказать, не только с музыкой, но и со светом. Отстреленные шарики разошлись как сувениры, Томка секрет чудесной краски никому не выдала и жалела только об одном: что шарики нельзя сделать липкими, иначе слипнутся в обойме. Зато как было бы хорошо: шарик прилипал бы к жертве, и не требовалось бы никакой честности.

— Что ты имеешь против честности? — возмущался Жора, но горсть светящихся шариков все-таки у Томки выпросил.

Домой они ехали молча. Жора предложил остаться: ребята замариновали мясо, приготовили угли, да и палатка имелась, и спальные мешки, — но Томка захотела домой. Ночь уже становилась утром, хотя солнце еще не выкатило из-за горизонта, Томка опустила сиденье и полулежала в нем, закину руки за голову. Павел смотрел на ее профиль, на полузакрытые глаза, на ямочки у концов губ, прячущие потаенную улыбку, и думал, что в его семейной жизни не будет ни сложных периодов, ни кризисов, вообще ничего, что могло бы питаться его возможным охлаждением к Томке. С таким бы успехом он мог думать об охлаждении, разводя жаркий костер.

— Ливень будет, — сказала она, не поворачивая головы.

— С чего ты взяла? — не понял Павел.

Небо, включая оранжевые отсветы на востоке, было чистым.

— Чувствую, — прошептала она. — Нет, головной болью и тяжелыми пальцами, как ты, не мучаюсь. Но чувствую. Майор говорил, что моя бабка по матери была колдуньей, — наверное, я в нее. Жалко, мамку я почти не застала, мало она мне наговоров передала.

— А те, что передала, действуют? — спросил Павел.

— На тебя не колдовала, — улыбнулась Томка. — Зачем? Это все равно что прийти к тому же «Демону» и подправить что-то неумелой кистью. Да и какое удовольствие от приворота? Понимаешь… Это как любить связанную женщину. Ну которая не хочет твоей любви.