Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки – князь

— Ричард…

Я снова посмотрел по сторонам, наконец догадался взглянуть наверх. На самой вершине высокого дерева, где ветки только начинают показываться из ствола, среди листьев показалось смеющееся личико.

Я охнул:

— Изаэль, морда рыжая…

— Какой ты ласковый, — сообщила она. — Заходи в гости!

Я помахал рукой:

— Хорошо, спускайся. А где твоя норка, лисенок?

Она тихонько засмеялась:

— Это и есть мой дом. Поднимайся.

Я с сомнением посмотрел на дерево, больше похожее на корабельную мачту, где даже кора ободрана, не всякий жук по такой вскарабкается, разве что муравей, да и то не кампонотус, а так, формика, а то и вовсе тетрамориум какой…

— Ну, ты чего?.. A-а, поняла…

Сверху упала, коснувшись плеча, толстая лиана. Я ухватился, попробовал подтягиваться, однако оказалось, что достаточно держаться, меня вздернуло наверх так умело, что не успел даже охнуть, как зеленая плеть исчезла в огромном дупле.

Я не успел разжать ладони и влетел туда кубарем. Перед женщиной нельзя позориться, я перекувыркнулся, хоть и с трудом, но не показал вида, вскочил и встал в красивую стойку, якобы готовый к яростному бою с сотней противников.

Пещера очень даже просторная, хорошо освещена то ли древесными опилками, что и пахнут так вкусно, что захотелось стать жуком-дровосеком, то ли магия на марше.

Я повел носом, еще чувствуются сильные ароматы цветов, клейкого сока и еще почему-то пахнет муравьями.

Изаэль было отскочила, когда я в поневоле красивом кувырке влетел в ее дупло, прижалась спиной к стене, испуганная и вся золотоволосая, с торчащими цветами на макушке, надо лбом и ушами, глаза удивленно-тревожные, наконец звонко расхохоталась, словно по всей пещере рассыпались крохотные серебряные колокольчики, а то и вовсе бубенчики.

— Какой ты… бурный!

Я ответил жарко:

— Так к тебе же спешил!..

Она подбоченилась, но, когда я поднялся с четверенек и отряхивал ладони, на всякий случай опасливо отступила. Ее босые лапки утопают в мягких, как пух, древесных опилках, на меня смотрит снизу вверх трусливо-нахально.

— Совсем не стыдно падать на колени перед женщиной, — сообщил я с достоинством. — И даже перед такой. Мы при виде вас всегда падаем до разных животных.

— Каких? — пискнула она храбро.

— Кто до свиней, — сообщил я, — кто до козлов и баранов, а я вот до дикого кабана, что сейчас тебя растерзает…

— Ой, не ешь меня, — попросила она, — еще пригожусь… может быть. Хотя насчет превращения… брешешь. Ну зачем ты брешешь?

— Из чувства прекрасного, — сообщил я. — Брехня приукрашивает жизнь и все отношения. Без брехни не было бы ни искусства, ни прогресса, ни самой цивилизации. И даже эльфов бы не было, так как вы — все из брехни, такой же прекрасной, как крылья ваших бабочек, никогда не видел таких огромных, просто вороны, а не бабочки, летают и летают, дуры…

Я подошел к ней вплотную, она отступила на шаг и, споткнувшись о край ложа, села на него с размаху и уставилась на меня громадными испуганно-любопытными глазищами. Длиннющие ресницы пару раз мощно хлопнули, придавая хитрющей мордочке беспомощно-глупое выражение.

— Эй-эй, — сказала она торопливо, — ты чего?

— Да вот думаю, — ответил я зловеще.

— Зачем? — спросила она испуганно.

Я в самом деле подумал и махнул рукой:

— Ты права, что тут думать? Ишь, раздумался, умный, значит. Прямо Буридан какой-то.

Она пугливо отодвинулась, когда я сел рядом, но моя загребущая ухватила ее за узенькие птичьи плечики и подтянула к себе. Подумав основательно, я пересадил ее себе на колени, так общаться удобнее.

Она на мгновение напряглась вся, я понял, что у эльфов такого жеста вообще не существует, и это вот ушастое сперва прислушивалось к себе и мне, потом слегка поерзало, устраиваясь поудобнее, легонько вздохнуло и совсем уже ослабило напряженные мускулишки.

Я придерживал ее за плечи, одновременно обеспечивая ей комфорт, чтобы могла свободно облокотиться, старался смотреть в лицо, но она пугливо отворачивалась, подставляя мне вытянутое кверху ухо с нежнорозовой раковиной.

Наконец я сильно дул в него, даже сделал вид, что плюнул, она завизжала в ужасе и попыталась удрать, но я держал крепко, на этот раз плотно прижал к себе, она некоторое время дергалась и вздрагивала от сладкого ужаса, еще не понимая, что я с нею делаю, но чувствуя непривычный комфорт, словно вот так вся влезла в меня, где так тепло, защищенно и уютно.

Я косился на ее лицо, что-то бледнее, чем обычно, или это от освещения, что прямо из стен, все-таки там светлячки, а не магия. Обыкновенные такие магические светлячки.

— Ты что-то похудела, — заметил я. — Морда вытянулась, как у ундерлендской козы.

Она приподняла мордочку и спросила немножко одурело:

— Козы? А козы красивые?

— Еще какие, — заверил я. — Главное, хитрые. Тоже разведчицы, наверное, в прошлой жизни. А что ты не на земле?

— Мне тут больше нравится, — пояснила она сиплым голосом. — Я говорила тебе как-то, что мы с сестрой из другого народа эльфов. Но я была совсем маленькой, когда родители принесли нас в это королевство, ничего не помню.

Она пригорюнилась, тяжело вздохнула, голова втянулась в плечи, как у жалобного вороненка под дождем, а прекрасные глаза наполнились морем слез.

Я торопливо прижал ее к груди. Она тут же начала всхлипывать громче, как ребенок, которого пожалели.

— Не реви, — попросил я, — когда ты ревешь, у меня просто сердце разрывается.

Она приподняла голову и посмотрела с великим удивлением:

— Почему?

— Не знаю, — ответил я. — Очень уж по-детски ты ревешь. Патетически. Такое безудержное отчаяние, словно вселенная рушится.

Она в самом деле взревнула, я обнял крепче, и это существо все-таки перестало реветь, только тихо сопело, согревая мне грудь теплым дыханием.

— Ну как? — спросил я шепотом.

— Лучше, — ответила она тоже голосом робкой мышки. — Когда вот так, то кажется, что ничто в мире не может обидеть… Не понимаю. Я и так никогда никого не боялась.

Я осторожно уложил ее на ложе и сам лег рядом, не выпуская это теплое и хрупкое из рук. Она чуть подвигала задом, устраиваясь поудобнее, счастливо затихла, а я чувствовал, как в моей груди все нарастает и нарастает нежность к этому попискивающему существу с тонкими, как у птички, косточками.

Усталость дала себя знать, я вынырнул из сна, чувствуя, что блаженно продрых полдня, но мой рекорд побит: Изаэль все посапывает в моих объятиях, щечки раскраснелись, губки припухли, вся разогретая, мордочка довольная, что-то снится лакомое, даже губами плямкает, словно лакает из миски молоко.