Варвара Шихарева - Леовичка

От этих полных невысказанной боли слов Олдеру стало тошно, но он всё же попытался улыбнуться.

— Похоже, она истинная дочь воина…

Мартиар отрицательно качнул головой.

— Она — ребёнок. Энейре всего одиннадцать… А теперь прощай, Олдер из рода Остенов, и помни, что ты мне пообещал…

Но «Карающий» на эти слова лишь упрямо вскинул голову.

— А я не хочу прощаться… Верю, что ты примешь правильное решение…

В этот раз Мартиар лишь молча кивнул… На этом они и расстались, а утром восходящее солнце ярко осветило по-прежнему полощущиеся на ветру княжеские штандарты — о добровольной сдаче речи больше не было…

Когда амэнское войско через проломы в стенах хлынуло в обречённый город, резня и грабежи начались почти сразу же — обозлённые затянувшейся осадой воины не собирались щадить кого бы то ни было. Но сцепившемуся с остатками «Лисов», увязнувшему в хитросплетении улочек со своими спешенными ратниками Олдеру было не до того: крейговские воины защищались с отчаянием смертников, с боем уступая каждый дом, каждую пядь заледенелых, залитых кровью мостовых. «Карающий» вёл свой отряд к центру города в прямом смысле этого слова по трупам, но то, что ожидало опьяневшего от мороза и боя Олдера на главной площади, разом отрезвило его от кровавого угара…

Служители Семёрки испокон веков были неприкосновенными, оставаясь выше всех раздирающих Ирий свар. Конечно, не всё было так гладко — бывали случаи, когда святилища сгорали во время пожара, сопровождающего захват города, но даже в этом случае храмы занимались от случайных искр, а не от целенаправленного поджога, да и после такого происшествия виновная сторона выплачивала жрецам немалый откуп. Ну а поднять руку на божьих слуг считалось настоящим преступлением. Этот обычай соблюдался даже лесовиками-скрульцами и дикими вайларцами, а уж амэнцы, во владениях которых находились главные храмы Семерых Заступников Ирия, неукоснительно придерживались этой освящённой веками традиции… Во всяком случае, именно так было до сегодняшнего дня!

Теперь же окружённые воинами служительницы Малики плакали и заламывали руки посреди площади, тяжёлые двери святилища были сорваны напрочь, а ещё одна часть «Карающих» подтаскивала под белёные стены храма целые кипы хвороста и досок. Святилище вот-вот должна была постигнуть судьба соседнего здания, которое уже со всех сторон охватил огонь. Сквозь рёв пожирающего сухое дерево пламени слышались отчаянные крики — ставни и двери были надежно подпёрты снаружи…

— Останови это!!! — Завидев появившийся на площади отряд Олдера, одна из жриц неожиданно рванулась вперёд и, миновав заслон, бросилась к облачённому в командирский плащ воину. Повалилась ему в ноги, пытаясь обнять сапоги. — Именем Милостивой, останови душегубов!

— Сейчас мы уберём эту сумасшедшую, глава. — Один из хозяйничающих на площади ратников подошёл к Олдеру, но тот, бросив короткое «взять», махнул рукой, и воины его отряда окружили подошедшего стальным кольцом. Олдер же, высвободившись из рук по-прежнему не поднимающейся со снега жрицы, присел рядом с нею на корточки.

— Что здесь происходит?

Ещё не старая женщина подняла на него полные слёз глаза…

— Эти нелюди… Они подожгли больницу вместе с ранеными… А большинство из них даже встать с постели не могли…

Олдер резко распрямился. Посмотрел на взятого в оцепление воина потемневшими от гнева глазами.

— Как вы посмели, ублюдки? — Голос Олдера напоминал хриплый рык, и воин, поняв, что от смерти его отделяют считаные мгновения, судорожно дёрнулся.

— Мы выполняли приказ главы Ронвена! Это он велел сжечь больницу — мало ли какая там зараза?! Нам в войсках поветрие не нужно!!!

Олдер недоверчиво нахмурился.

— Может, он ещё и святилище приказал подпалить?

Воин судорожно сглотнул.

— Нет… Но жрицы… Они крутились у нас под ногами, пытались помешать… А Ронвен велел наказывать всех непокорных!..

— Ясно… — Вновь короткий жест рукой, и один из подчинённых Олдеру воинов шагнул вперёд. Еще миг — и посмевший нарушить неприкосновенность жриц ратник осел на снег с перерезанным горлом.

— Площадь оцепить, жриц освободить. Святотатцев взять под стражу. В случае сопротивления — убивать на месте… — Собственный отдающий приказы голос казался Олдеру глухим и незнакомым, а сам он словно бы утратил чувствительность ко всему, кроме ровного гула пламени, уже объявшего до самой крыши больницу.

— Может, всё же попытаться открыть двери… Вдруг хоть кто-нибудь… — Олдер коротко взглянул на Антара, словно бы прочитавшего его невысказанные мысли, и, помедлив, отрицательно качнул головой.

— Я не пошлю людей в огонь, да ты ведь и сам видишь — уже слишком поздно…

В ответ Антар лишь тяжело вздохнул. Из горящего здания уже не доносилось ни одного крика, зато по площади начал стремительно распространяться запах горелого мяса, показавшейся Олдеру омерзительным.

Между тем поджигатели на диво быстро сложили оружие — идеально вышколенным, немедля и без рассуждений исполняющим приказы ратникам Олдера оказалось достаточно пустить кровь паре-тройке крикунов, чтобы остальные сложили оружие… Святотатцы, похоже, были изрядно ошеломлены тем, что подоспевший отряд не разделил их устремлений. На площади больше нечего было делать, и Олдер, на всякий случай выставив около святилища Малики многочисленную охрану, вновь углубился в сплетения улиц. Отправив десятку Антара на поиск дома Мартиара Ирташа, сам он намеревался найти Ронвена — молодому воину всё ещё не верилось, что друг отца мог отдать такой приказ…

В этой части города сопротивления уже не было — отряды Ронвена и Лукина прошли по ним стальной волной, и теперь Олдера встречали лишь зияющие выбитыми дверями дома да скорчившиеся на снегу трупы, среди которых почти не было «Лисов». На одного облачённого в коричнево-рыжую куртку, сплошь изрубленного воина приходилось пять, если не семь трупов женщин, детей, обычных горожан… Олдер шёл, не останавливаясь ни на миг, а его рука всё сильнее сжимала рукоять меча — за шесть лет он уже четыре раза принимал участие в подавлении крестьянских мятежей, но никогда не видел такой бессмысленной, невозможно кровавой резни…

Отец, зная, как важно получившему увечье сыну доказать свою пригодность к военному делу, сам выбрал отряд, в котором должна была начаться ратная служба Олдера. «Доблестные», которыми командовал отец, во избежание злобных сплетен отпали сразу. Ронвен же, по мнению отца, действительно начал бы слишком баловать отпрыска лучшего друга… А вот помешанный на собирательстве посмертных масок Иринд славился полнейшим безразличием к пышности родословных попавших в его отряд юнцов и неизменно ратовал за железную дисциплину.