Евгений Немец - Корень мандрагоры

Понимая, что этот способ давления проваливается, капитан пустил в ход последний аргумент:

– Ты понимаешь, что те, кто тебя избивал, могут сами подать заявление? Ты ведь первый начал драку.

«Если, конечно, оклемаются, да?»

– А что они будут делать с девяноста шестью свидетелями, которые поклянутся, что все было не так?

Мой вопрос, точно стрела Робин Гуда, попала в самую суть. Кому, как не капитану прокураторы, знать: мораль – набор пра–вил, установленных сильнейшими. А сейчас сила была на сто–роне пацанов нашей роты, в данный момент мы диктовали ус–ловия. Но диктовать – это не переделывать. Волк стал ягненком, а ягненок тираннозавром, изменился баланс сил, но не их взаи–моотношение. Переоценки ценностей не произошло, а значит, посягательств на мировые устои не было. Нас не за что было наказывать. Дело можно было закрывать.

На том все и закончилось. То есть закончилась история на–шего местечкового бунта, но совсем не история вываривания человечности из бойцов-огурцов.

В армии увлечение спортом всячески приветствуется. Занять свободное время военнослужащего книгой никому не приходит в голову (если эта книга не устав), а вот если солдат свое лич–ное время посвящает гантелям и штанге – ему почет и уваже–ние.

Красный, прозванный так за специфический густо-розовый оттенок мясистой физиономии, которая от злости и вовсе ста–новилась пунцовой, под штангой практически жил. Через год службы ему добавили на погоны лычку, возведя его таким об–разом в ранг старших сержантов. Красный раздался в плечах, заматерел, по роте перемещался уверенно и важно, охватывая хозяйским оком свои владения и беззлобно отфутболивая «че–репов», случайно попавшихся на пути. Прям боров в своем сви–нарнике.

– Главное в армии – это порядок, – пояснял он суть своих пинков незадачливой молодежи, подразумевая, что находить–ся на пути следования старшего сержанта Красного – явный признак беспорядка.

С интеллектом Красный отчаянно не дружил. Не то чтобы об–ходил его стороной, но категорически не принимал ни одной не–рвной клеткой, все существо Красного восставало против об–разования.

– Гвоздь! – орал он из уголка спортивных снарядов.

– Чего?

– Помоги, а?

– Чего там?

– Три четверти – это сколько?

Это он пытался приготовить протеиновый коктейль, а в инст–рукции приводилась сложнейшая формула: «Возьмите три чет–верти массы… »

– Берешь стакан, насыпаешь до краев, потом делишь на че–тыре части и одну отсыпаешь назад.

– Э-э-э… Ну-ка еще раз.

Красный меня уважал. Любил приобнять за плечо и провести перед строем молодежи, словно редкий музейный экспонат. Гля–дя, во что медленно и верно превращаются мои товарищи по роте, я и сам себя чувствовал музейной редкостью. Такой себе китай–ской вазой эпохи Минь в окружении неандертальцев.

Красный говорил обо мне с теплотой и трепетом, соизме–римым с поклонением древних греков своим героями антич–ности:

– Смотрите на этого воина и учитесь, салаги. Он в одиночку уделал пятерых здоровых дембелей табуретом и голыми рука–ми. Ну а остальных… десять уже мы положили.

При этом он заглядывал мне в глаза, и сквозь пятачки его глазенок светилась сама любовь. Я улыбался ему и, следя за реакцией, отвечал:

– Разве десять? – В его взгляде появлялся легкий испуг, а я думал, что к концу службы количество поверженных врагов вы–растет до пары взводов. – Вроде их было больше, да?

Красный улыбался еще шире и, дружески прижимая меня к груди, тащил дальше вдоль строя. И правильно, кому есть дело до того, что в ту «прославленную» битву Красный находился в наряде и, пока я с товарищами по роте махали руками и нога–ми, бегал искать сигареты или чай? Потому что в ту самую ночь именно он стоял «на тумбочке», и именно его отослал ефрейтор Дыров подальше от дежурного телефона. Кому нужна правда, цена которой ржавая копейка, когда есть пудовая ложь, блес–тящая, что твой золотой самородок?

– Гвоздь у нас парень крепкий, как гвоздь! – заявлял Крас–ный, радуясь удачной метафоре, и счастливый, что я оставил его маленькое вранье без внимания, добавлял многозначитель–но: – И умный. Толстые книжки читает…

«Черепов» к нам «кинули» спустя год службы. Второй взвод отправили за сотню километров на одну из баз, так что сво–бодного места прибавилось, и начальство решило сформиро–вать четвертый взвод. Чиж и Красный «принимали» молодежь. Красавцы! У обоих бляхи ремней в районе паха, воротники нараспашку, фуражки на затылке, демонстрируя свежеобри-той молодежи наличие отросших засаленных чубов. Губы снис–ходительно скривлены, в глазах чувство превосходства и готов–ность сию минуту подавить малейшее проявление гордости, потому как гордость «черепа» – это явное неуважение к «год–ку». Ефрейторы Дыровы, из праха восставшие, – ну точная ко–пия! Сейчас дадут «черепам» обжиться, и начнется беготня за чаем и сигаретами, стирание носков и короткие тумаки за не–расторопность. Смрадная пена, вываренная из ила человечес–ких душ, уже давно стала панцирем, отгородившим остатки че–ловечности от внешнего мира. Мораль – колючая проволока вокруг храма свободы. Год назад, обретшие независимость и неуязвимость, они не способны были понять, что истинная сво–бода не в физической силе, не в крепких кулаках и даже не в стойкости духа, которая позволяет смеяться боли в лицо и иг–норировать страх, она – по ту сторону морали. Но если тогда они не были готовы осознать это, то теперь это понимание ста–ло для них вообще невозможным: мои сослуживцы преврати–лись в рабов своих обезьян. И не испытывали по этому поводу никакого сожаления.

Я ощущал грусть, глядя, как товарищи по службе превраща–ются в то, против чего когда-то восстали. Трансформация ягнен–ка в тираннозавра завершалась, с сухим треском валились деревья здравого смысла под тяжелым топором человеческой глупости, и апогей этого чудовищного преображения не заста–вил себя долго ждать.

Армия – среда интернациональная. Русские, дагестанцы, уз–беки, таджики – кого только нет. Кто-то шустрый и юркий, как белка, а кто-то неповоротливый и вялый на мысль, как медведь коала. Вновь прибывшая молодежь тоже представляла собой разношерстную компанию, большую часть которой представля–ли братские восточные народы.

Красный стоял в центральном проходе, уперев руки в бока, а взгляд – в молодого защитника отечества. Защитник отече–ства был узбеком, или киргизом, или бог его знает кем еще, и очевидно, в районный военкомат прибыл из далекого аула, по–тому что смотрел на старшего сержанта Красного глазами су–щества, по-русски не разговаривающего. Красный не любил, когда подчиненные не выполняют его приказы, Красный начи–нал злиться. Юный узбек проблеял какие-то тихие и невразу–мительные звуки. Надо сказать, что парнишка и сам выглядел так же, как его речь, – какой-то он был вялый и хлипкий и весь прямо трясся под давлением сержантского авторитета, словно кленовый лист на октябрьском ветру. Сероватая кожа, влаж–ные глаза, резкие угловатые движения – болезненного вида юноша, одним словом.