Макс Фрай - Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 2. К-Я

– Значит, придется начать по новой, – вздыхаю. – Это же действительно черт знает что! Мы с тобой этого мужика придумали специально для выставки моих старых фотографий, ты сам мне рассказывал. Так ведь?

– Именно.

– И вдруг выясняется, что он у нас книжки пишет! Ишь, какой самостоятельный! Живет, понимаешь ли, насыщенной творческой жизнью. Псевдоним хренов…

– В прошлый раз ты возмущался примерно в тех же выражениях, – смеется Веня. – А еще говорил, дескать, я не я, и карма не моя… Да не стой ты столбом: у Лота, насколько мне известно, не могло быть бородатой жены. Идем жрать. Я тебе по дороге расскажу, что вспомню.

– Сейчас пойдем. Только книжку куплю.

– А ты ее уже покупал. Тогда, два месяца назад.

– Среди моих книг ее не было. Я бы обратил внимание, не сомневайся.

– Ну да… Тогда купи еще газету. Завернуть этот ужас. Все же в приличное место идем.

– Я куплю самую толстую газету. Чтобы наверняка. Картинки, конечно, – это нечто… Если бы это была моя книжка, мне бы пришлось сделать харакири.

– Сколько лет торговал книгами, никогда не верил в принцип: чем хуже выглядит – тем лучше продается, – вздыхает Веня. – А Райка верила. И, черт побери, была права. Потому-то мы и не разорились, что закупками она занималась.

Я его почти не слушаю. Я иду по улице Пятницкой и несу под мышкой пухлую уродливую книжку, аккуратно завернутую в «Независимую газету». Полезная мышца по имени сердце бьется о ребра с таким нечеловеческим темпераментом, что можно подумать, будто их у меня целых две штуки. Мне почему-то страшно. Как жертвенному барану, возложенному на алтарь божества, которому он, кудрявый заложник чужих таинств, никогда в жизни не молился, о чьем существовании не подозревал даже – и вот, поди ж ты, как все нескладно получилось…

37. Огма

Уши стоявших рядом с ним людей соединялись с языком бога тонкими цепочками.

Я весь – внимание, я готов слушать, я даже почти готов понимать, но…

Но друг мой молчит. Идет себе по улице Пятницкой и, понимаете ли, молчит.

Веня – добрый человек, не злодей, не садист. И мучает он меня, конечно же, не намеренно. Но все же молчит, сволочь. С мыслями собирается, мать его…

– В прошлый раз мы с тобой эту книжку на Люсиновской увидели, – сообщает, наконец. – Возле метро «Добрынинская».

Чрезвычайно ценная информация, конечно…

– Ты тогда тоже переполошился, – вздыхает Веня. – А я не мог понять почему? И сейчас не очень понимаю. Смешно ведь. Мы про нашего мертвого фотографа почти забыли, а тут такой сюрприз! Есть одна, как мне кажется, вполне разумная версия, но тебя она почему-то не устроила.

– Какая версия?

– Что автор этой книжки был когда-то на нашей выставке. Упер каталог. А потом, несколько лет спустя, решил, что имя покойника вполне может украсить еще одну обложку… И то верно: должно же ее хоть что-то украшать!

– Хорошая версия, – соглашаюсь. – Логичная. Если она меня не устроила, значит… Значит, была у меня, в голове дырявой, некая дополнительная информация. В компьютере и в бумажках ничего на эту тему нет. Жаль.

– Там какие-то посторонние люди указаны в качестве обладателей копирайта. Тогда, весной, ты решил их разыскать. Удалось тебе это или нет – не знаю. Ты не рассказывал, а я не спрашивал, ибо занят был. Да и виделись мы реже, чем хотелось бы. Совсем не виделись, если называть вещи своими именами… Нет, лучше так: если называть вещи. И все, точка.

– Пусть будет точка, – соглашаюсь рассеянно. – И что – это все? Больше ничего не знаешь? Книжку-то хоть читал?

– Начал было… Прочитал пару страниц, не покатило.

Вид у Вени при этом виноватый. Словно бы это и правда моя книжка. Будто он хвалить ее должен. Идиотская ситуация.

– То есть ерунда? – уточняю.

– Да говорю же тебе: не знаю. Не покатило, и все. А после двух страниц мнение составить невозможно.

– Ну да… О чем хоть?

– Фэнтезюха, кажется… Да что ты меня расспрашиваешь? Дома сам почитаешь.

– Стрёмно мне, – признаюсь неохотно. – Сам не знаю почему, но… Жуть!

– Ну, у тебя сейчас период жизни такой стрёмный, – успокаивает меня Веня. – И у меня тоже. За компанию. Поэтому давай хоть пожрем спокойно, а?

– Давай, – вздыхаю. – По крайней мере, стоит попробовать…

38. Один

Один под видом странника Гримнира, захваченный в плен <…> мучился между двух костров…

Потом уже, вечером, когда Веня доставил меня домой и отправился на некое, кажется, романтическое свидание, я довольно долго не решался открыть книжку.

Сперва от корки до корки прочитал газету, в которую она была завернута. Добив первую полосу, понял, что газеты я ненавижу – все, огульно, без разбору, как культурное явление, как повод для создания определенного рода текстов, как принцип их организации. Однако в сторону не отложил. Куда там! Обеими лапками вцепился в спасительное чтиво: обладание газетой словно каким-то непостижимым образом давало мне право оттягивать момент, когда придется открыть книжку под названием «Лабиринт». Именно что «придется». О таких понятиях, как «желаю», «жажду», «не терпится», – и речи не шло.

Я прекрасно понимал, что на самом деле не хочу получать ответы на бесчисленные свои вопросы. Что мечтаю оставить все как есть. Выбросить проклятую книжку в мусоропровод. Выпить коньяку и лечь спать. Проснуться, позавтракать, как-то скоротать время до вечера. Пожить еще недельку-другую у доброго дяди Вениамина, потом снять квартиру, спрятать блокноты, фотографии и прочие свидетельства забытой старой жизни куда-нибудь на антресоли, занять себя какой-нибудь полезной высокооплачиваемой деятельностью, с девушкой хорошей познакомиться и…

И?

Да какая, к чертям собачьим, разница, что там, после союза «и»? Мне бы намеченные планы воплотить, спокойно, последовательно, без метафизических помех, а там – видно будет.

Но в то же время было совершенно очевидно, что ничего у меня не получится. Я знал, что сейчас потяну еще время: ну, полчаса, в лучшем случае, час, а потом открою книжку, прочитаю ее от корки до корки, и… Ох! Даже если окажется, что она не содержит ни крупицы интересующей меня информации, буду копать дальше, звонить в издательство, искать настоящего автора, выяснять, почему придуманное мною когда-то имя оказалось на обложке, тыкаться во все темные углы, пока не узнаю… Не узнаю – что? Ответ на этот вопрос не поддавался формулировке, но определенно существовал. А мое желание докопаться до истины походило на настоятельную потребность гусеницы свить кокон: невозможно противостоять зову собственной природы. Не факт ведь, что гусеница хочет, мечтает, торопится стать бабочкой. Возможно, ей так же страшно, как мне. Но она не может иначе.