Гроза над крышами - Бушков Александр Александрович
Как бы там ни было, вот уже три года минуло с тех пор, как Марлинетта стала Приказчицей. Иногда в лавку заглядывает спешившийся дворянин, а иногда все улаживается как-то еще. Но кончается всегда одинаково: там, где улица Серебряного Волка берет начало от Аксамитной, вечерней порой Марлинетту поджидает карета без гербов, всякий раз разная, и она исчезает на недельку, а то и на две. И появляется на улице в таких платьях, с такими украшениями, что ей отчаянно завидует все женское население не только родной, но и парочки прилегающих улиц...
По первости родители ужасно сердились и устраивали тихие скандалы, незаметные и неслышные соседям, однако понемногу смирились. Кумушка Стемпари с ухмылочкой поведала: после того, как уяснили, что это не случайные приключения, а, говоря цеховым языком, исправная неустанная работа налаженной мастерской. Она точно разузнала: Марлинетта, в общем, девушка добрая и почтительная дочь, всякий раз после очередной отлучки выкладывает родителю на стол половину привезенного — столько золотых денаров, сколько он зеленной лавкой хорошо если за год заработает. К тому же обставлено все крайне политесно: сколько ни пялят глаза любопытные, Марлинетта ни разу не сделала на людях ничего такого, что давало бы повод для злословия. Тому, что она садится вечерком в карету без гербов, можно вообще-то подыскать и безобидное объяснение — скажем, дружит с юной дворянкой из хорошего дома, и та присылает за подругой карету, а потом Марлинетта у нее гостит. Редко, но бывает и такое. Дорогие платья и украшения тоже можно объяснить политесно — еще не забылась история, как один барон, оставшись без наследников, удочерил молоденькую швею с улицы Звезды Далерани, законным образом передал ей титул и состояние, и она сейчас ездит в карете четверкой, не оставляя милостями родителей. Такое случается не только в сказках и голых книжках. Ну, а в том, что дворянин купил морквы полакомить коня, и вовсе нет ничего необычного — так бывает и с лавками, где торгуют мужчины или старухи.
Одним словом, обитатели улицы давно привыкли к тому, какую жизнь потаенно ведет Марлинетта, давненько о ней не сплетничают, мало того, она пользуется некоторым уважением как «девушка, которая себя понимает» — всем известно, что, в противоположность гулящим, она сводит знакомства только с теми, кто ей приглянется, а те, кто придется не по нраву, будут безуспешно звенеть золотом, хоть пригоршнями его рассыпать. Вот и сейчас Тарик не сомневался, что у столь щедро вознаградившего его дворянина все сладится: молодой, симпатичный, сразу видно, что шутник и балагур, явно богат — шпага с вызолоченным эфесом, перстни с большими самоцветами, одет в дорогое... Потрепушкой Марлинетту за глаза именуют лютые завистницы вроде Шалки, которым такая дорожка не светит...
Приятно было вспомнить прошлогоднюю историю. Хорек, всей улице известный как заядлый потаскун (это облегчается еще и тем, что он не женат), как-то от невеликого ума вздумал приударить за Марлинеттой, а когда она его высмеяла, прямо на улице назвал грязными словами, что слышали несколько человек. Марлинетта, не моргнув глазом и притворившись, будто ничего не слышала, пошла дальше и в тот вечер вновь уехала в карете без гербов. А назавтра на улице Серебряного Волка появились двое верховых, по одежде — слуги из богатого дома, хоть и без ливрей с гербами хозяина. Остановили Хорька, как раз вышедшего на службу, и о чем-то с ним недолго поговорили. Видевшие это издали двое Недорослей потом рассказывали, что они держались чуть ли не дружески, не повышали голоса и не делали угрожающих жестов, наоборот, мило улыбались. Но когда они уехали, Хорек долго стоял бледный посреди улицы и Марлинетту с тех пор обходил шестой дорогой, а ежели случайно встречал, то притворялся, что не видит...
Эх, не додумалась Марлинетта попросить своего неведомого друга, чтобы поганого Хорька насовсем погнали из Стражников — наверняка он бы и этого без труда добился. А то ведь не только Недоросли и Школяры с Подмастерьями от него стонут — и многим взрослым стал поперек горла. Ладно, не стоит думать об этом скоте в такой хороший день, полный удач, как стручок — горошинами...
Тут Тарик обнаружил, что после разговора с дворянином, призадумавшись, незаметно для себя перешел на противоположную сторону улицы, где нумера обозначались делимыми циферками. И сразу понял причину: хотел непременно пройти близко от шестнадцатого нумера, авось повезет хоть мельком увидеть новую девчонку — такой уж сегодня день, что приятные события словно сами собой находят, чередой: золотая сова с трехцветным шнурочком, новая растрепка, рыбеха... А вдруг не врут — и Птица Инотали поможет? Может же так оказаться, что хотя бы половина красивых и увлекательных рассказов о ней — чистая правда?
Вокруг все было как обычно: табунками гуляли куры, помеченные широкими яркими мазками водяных красок — чтобы хозяйки узнавали своих, эти безмозглые птушки не умеют находить дорогу в свой двор, загонять приходится, вот гуси — другое дело, но на родной улице мало гусей, это курей немерено...
Глава 7 РАДОСТИ И ПЕЧАЛИ РОДНОЙ УЛИЦЫ Двенадцатый — во дворе у дядюшки Колиаса пусто: сам он,
конечно же, в мастерской, жена и служанка хлопочут по хозяйству, а обе дочери вышли замуж и живут своими домами.
Четырнадцатый — двое Малышей играют во дворе, расчертив свободную от травы землю на квадраты (довольно корявые) и разложив камешки, в которые кидают мраморный шарик. (Тарик смутно помнил, что в их годы тоже играл в такое, но все подробности, разумеется, забыл начисто.) Так, вот и невысокий, по грудь Тарику, забор палисадника шестнадцатого нумера, задняя стенка клеток с кролами...
От забора на середину улицы прыжками выскочил толстый серо-белый крол и остановился, прядая ушами и озираясь, такое впечатление, задумчиво, — ага, впервые за свою недолгую жизнь обрел полную свободу и теперь не представляет толком, как ее употребить...
И тут же раздался девчоночий звонкий голос:
— Слапай его, пожалуйста!
Это было произнесено с несомненным гаральянским выговором, с которым Тарик более-менее знаком: месяц назад в Школариуме появились двое гаральянских парнишек и быстро освоились, а к их выговору все привыкли и уже не передразнивают, как в первое время, — еще и оттого, что гаральянцы ребята бедовые, драться умеют, не позволяют сесть себе на шею и ножки свесить...
Ага! Девчонка в желтом платье с разноцветной гаральянской вышивкой грозит хворостиной трем здоровенным кролам, сбившимся в кучу в углу рядом со стойками крайней клетки, — теперь понятно, что тут произошло...
Некогда было, хоть и хотелось, разглядывать девчонку — она нуждалась в помощи, а кроме него, никого больше на улице не было. Ну, дело привычное! Тарик коршуном ринулся на беглеца, так и сидевшего в раздумье посреди улицы, сцапал его за уши и понес к забору, сноровисто держа так, чтобы не оцарапал — когти у кролов отродясь не стрижены, кто бы этим озабочивался, и царапнуть могут чувствительно. Теперь все ясно: между штакетинами забора нашлось достаточно места, чтобы крол просунул голову — а где пройдет голова, там и весь живенько пролезет...
Девчонка, погрозив кролам хворостиной, подбежала к забору и вместо скупой хотя бы благодарности негодующе воскликнула:
— Как ты его уцапал? Ему же больно! Тебя бы так!
Тарик нисколько не удивился такой наивности — месяц общался с гаральянскими парнишками и наслушался рассказов про тамошнюю жизнь. И потому лишь усмехнулся:
— Ну да, у вас в Гаральяне кролов нету...
— Нету, — подтвердила девчонка. — У нас только дикие зайцы, а их дома не держат: сразу как добудут — жарят или суп варят...
— Нисколечко ему не больно, честное слово, — сказал Тарик чуть покровительственно. — Их так и держат, за уши.
— Точно?
— Точно, чтоб мне провалиться.
— То-то я гляжу, он висит, как пустой мешок, — она оглянулась на троицу ушастых, не проявлявших поползновений разбежаться. — Клетка поломалась, они и побежали...
