Мастеровой (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

– Хорошо, – сказала Соколова. – А еще я напою вас чаем. Денег за учебу брать не стану. И не возражайте – слушать не хочу!

– Повинуюсь! – поклонился Федор…

– Что, понравилась? – спросил Друг, когда он вышел из квартиры.

– Очень, – подтвердил Федор.

– Замечательная девушка! – согласился Друг. – Нам такая подойдет. Умница, красавица, сирота. Не придется просить у родителей руки и сердца.

– Ты о чем? – удивился Федор. – Я ей не пара.

– Это как сказать, – возразил Друг. – Ты, главное, не робей. Осаду проведем по правилам военного искусства – продемонстрируем товар лицом. Дескать, ух какие!

– Рядом с ней я обезьяна, – вздохнул Федор. – Да и ростом ниже.

– Ерунда! – успокоил Друг и вдруг запел: – Ну почему ко мне ты равнодушна? И почему ты смотришь свысока? Я не прекрасен может быть наружно, зато душой красив наверняка![4] – после чего рассмеялся. – Эх, Федя, Федя! Красота мужчины в глазах умной женщины – последнее из качеств. Главные – любовь, ласка и забота, и еще возможность содержать семью. У нас все это есть. Слушайся меня, и мы создадим здоровую ячейку монархического общества. Семью, то есть.

– Тьфу! – сплюнул Федор.

Ответом ему стал смех…

Юля была папиной дочкой. Сыновей Сергею Ильичу Бог не дал, впрочем, как других детей – дочь оказалась единственной. Она росла в ласке и заботе. Окончила гимназию, Казанские женские курсы по словесно-исторической специальности. Хотела в Петербурге, но родители не отпустили. О столичных курсах говорили нехорошее. Дескать, женщины там волосы стригут, путаются с мужчинами и идут в революцию. Казань же от столицы далеко, нравы там патриархальные. В Тулу Юлия привезла диплом, оказавшись чуть ли не единственной женщиной в городе с высшим образованием. Не совсем университетским, но все же. Диплом позже очень пригодился.

Жизнь складывалась как нельзя лучше. Родители ее любили, мужчины отличали и вились вокруг красивой барышни. Все изменилось в одночасье. Сначала умерла мать – сдало сердце. Затем простудился и ушел из жизни отец. Кроме горя по любимым людям, на Юлию обрушилось безденежье. Похороны и выплаты долгов унесли скромные накопления семьи. Подполковник Соколов, дабы содержать дочь достойно, залезал в долги, после его смерти кредиторы предъявили векселя. Юлии пришлось опустошить материнский счет в банке, продать дом, драгоценности – свои и матери, даже мебель, а самой перебраться в скромную квартирку в доходном доме. Вырученных денег едва хватило, чтобы рассчитаться по долгам. Жить же стало не на что. Хорошо, что помогли сослуживцы отца. Они собрали денег сироте (пенсион отец выслужить не успел) и пристроили ее учителем в гимназию – женскую, конечно. Хотя и в ней большинство предметов преподавали мужчины. Платили Юлии хорошо: 85 рублей в месяц. Хватало на квартиру и еду, но с одеждой выходило хуже. Прежде Юлия не задумывалась о цене нарядов – их оплачивал отец, но теперь пришлось узнать, что почем. Из дешевой материи платье не сошьешь – на службе не поймут, и самой не хочется. Где взять денег на приличный наряд? Юля давала частные уроки девицам из купеческих семей, но платили скупо. Купцы – люди жадные. Приходилось экономить. Например, стирать самой, закупать провизию в дешевых лавках, штопать белье и чулки. Хорошо, что под платьем их не видно.

Разом рассосались женихи. Одно дело – взять в жены дочь полковника (Сергей Ильич ждал повышения), другое – бесприданницу. Пусть красивую, но нищую. Юлия оказалась словно в вакууме. Никто не носил ей более цветов, не звал гулять в парк или на спектакли гастролирующих театров. Гимназия, ученицы и пустая квартира – таким стал ее мир. А потом появился Хохряков – мерзкий, наглый, беспардонный. Он перехватывал ее на пути в гимназию, предлагая покататься в экипаже, заявлялся и домой. Дверь ему не открывали, и пьяный Хохряков разорялся в коридоре:

– Ты чего выламываешься, ученая? Не надоела нищета? У меня как сыр в масле кататься будешь. Все дам: денег, золота, нарядов. Капитала хватит.

Юлия пожаловалась на него приставу полицейского участка.

– Ничего не сделаешь, – сказал тот и отвел взор. – Закон купец не нарушает. Вот ежели лишнего позволит…

На следующий день Хохряков перехватил ее на пути домой.

– Что, ябеда? – заявил, нагло ухмыляясь. – Нажаловалась на меня в полицию? Дура ты, хоть и ученая. Полиция у меня – вот где!

Он похлопал себя по карману.

Не продай Юлия отцовский револьвер, точно застрелила б негодяя. И потом пускай судят! Но судьба, испытав девушку, наконец повернулась к ней лицом. Случай в переулке изменил все. Бог послал ей защитника. Хохряков не только отцепился, но и заплатил за обиду. Десять тысяч рублей! О таких деньгах она мечтать не смела. По совету Федора Юля отвезла их в банк, оставив пару тысяч себе. Не удержалась. Заказала теплое пальто с меховым воротником и такой же оторочкой обшлагов. Шубку из лисы, меховую шапочку, теплые ботинки, платья и чулки. Не забыла про белье. Показать его некому, конечно, но душу греет мысль, что на теле красота, а не штопанные обноски. Из комнатки перебралась в квартиру поприличнее. Там даже пианино имелось, чему Юлия обрадовалась. И все благодаря необычному мастеровому. Следовало отплатить ему добром, и Юля этим занялась.

На приватные уроки она более не ходила – нет нужды, занималась с Федором. Он приходил не только в воскресенье, но и в будние дни. Учился старательно: внимательно слушал Юлию, выполнял уроки, не обижался на замечания. В первый день принес ей гостинцев: пироги с булками, чай в жестяной коробке, сахар и конфеты.

– Для чего это? – удивилась Юлия.

– Мозгу нужно питание, – объяснил Федор. – Сладкое ему полезно. Не за ваш же счет, Юлия Сергеевна! Без того денег не берете.

– Хорошо, – согласилась Юлия.

Так пошло и далее. В промежутках меж уроками они пили чай, Федор налегал на пироги, Юля ела конфеты и пирожные – их Федор тоже приносил. Уносила грязную посуду, и занятия возобновлялись. Ученик делал успехи: писал хоть с ошибками, но разборчиво. И ошибок становилось меньше. Разнообразия для, Юлия занялась с ним историей, а потом – и иностранными языками. Федор знал их неплохо, но не идеально – грамматика хромала. В его речи встречались незнакомые Юлии слова, причем, нередко.

– Кто учил вас языкам? – спросила она Федора. – Лексика странная.

– Так в приюте было, – ответил он. – Много лет прошло.

– Вы росли в приюте? – удивилась Юлия.

– Там, – подтвердил Федор. – Подбросили младенцем.

– Странно, – развела она руками. – У вас знания как у выпускника реального училища. Я б сказала: даже больше.

– Работал над собой, – ответил Федор. – Век живи, век учись.

Юлия с подозрением посмотрела на ученика, но промолчала. Федор не переставал ее удивлять. Знал он явно больше, чем показывал, и тем самым отличался от знакомых ей мужчин. Те ученостью хвалились – и не только ею. Например, богатством. Федор только раз сказал ей о доходах, да и то, чтобы убедить взять деньги. И не прихвастнул – было видно, что живет в достатке. Одевался, как помещик: носил костюм-тройку шерстяной ткани, белую рубашку, галстук. С наступлением холодов надел пальто с меховым воротником и такой же шапкой. Имел серебряные часы и такой же портсигар. От него приятно пахло одеколоном. А манеры! Всегда помогал ей сесть, пил чай из чашки, а не блюдца, как купцы и мастеровые, умел обращаться со столовыми приборами. Как-то в перерыве меж занятиями, испросив разрешения, сел за пианино. Сыграл пару незнакомых композиций, закрыл крышку и вернулся за стол. И еще Юлия заметила: он двигает предметы, к ним не прикасаясь. Протянет руку – и нож в ладони. Или ложечка. Простой мастеровой? Не смешите! За Федором стояла тайна. Юлия размышляла над ней и разгадала. Он скрывает свое происхождение. Сам наверняка из родовых. Получил отменное образование и воспитание, но вынужден жить под чужим именем. Отсюда знание иностранных языков, манеры и успехи на заводе. Экзамены для него – формальность, необходимая для повышения статуса. Он сам об этом сказал. Дескать, получу свидетельство, стану техником – на военном заводе это офицерская должность. А там и чин не за горами. Федор станет дворянином. Удивляло лишь плохое знание русского языка. Но и этому объяснение нашлось – за границей рос. Говорит свободно по-французски и по-немецки, так даже после гимназии не могут. Жаль только ростом не удался и собой не сказать, чтоб хорош. Но у Осененных это сплошь и рядом – приходилось видеть.