Валентин Маслюков - Жертва

Потому, может быть, Золотинка и краснела, когда вспоминала несчастное происшествие. То, что она испытывала было не раскаяние, тем более не страх последствий, а стыд. Стыд и ничего больше; доводы разума не имели тут никакого веса. И что бы ни происходило, с тайной саднящей болью она все время помнила, что Юлия нет. Трудно сказать, какое место в недомогании княжича имела полученная им пощечина, иногда Золотинке казалось, что решающее.

Но если Юлий отшатнулся и исчез, совсем иначе складывались Золотинкины отношения с Нутой.

Принцесса Нута, определенно, путалась в обычаях чужой страны и не могла определить для себя насколько основательны притязания Септы на высокородное право отвешивать пощечины чужим женихам. Она оставила этот вопрос без разрешения, хотя, наверное, не вовсе его забыла. Другое дело погром игрушечного насада, то была прямая обида и можно было ожидать, что погром оставит в игрушечной Нутиной душе глубокое впечатление. Скорее всего, так оно и произошло. Только впечатление это оказалось почему-то в пользу Золотинки.

Как ни странно, Нута искала общества Золотинки и, возражая по пустякам, исподволь попадала под ее влияние. Скоро Золотинка не без удивления обнаружила, что Нута держит ее за руку и невзначай, исподтишка, бросает на нее долгие, исполненные вопроса взгляды. Что-то такое происходит в замкнутой ее, холодной как будто душе из-за чего осторожно и боязливо, прячась иногда и отступая, раскрывается она Золотинке навстречу.

Уже на третий день после появления принцессы Септы Нута поднялась на палубу в таком ошеломительном платье, что повергла в немое благоговение все блистательное сообщество. Детское ее личико хранило бесстрастное выражение, когда она остановилась на первой ступеньке рундука перед престолом, давая себя оглядеть.

Нутовы портные распороли подол платья спереди и сзади по самый пах. Точь-в-точь как у Золотинки, когда она явилась сюда, растерзанная палачом. Благородные девицы и женщины с обеих сторон, мессалонской и слованской, притихли, изучая это смелое новшество. Мужчины не смели изучать его столь же пристально, но тоже не обходили подол вниманием.

На следующий день еще две мессалоночки появились в разрезанных до последней крайности платьях. После этого швы затрещали и у слованок. Прошло немного времени и, кажется, одна только Золотинка сохраняла среди этого поветрия верность старозаветным платьям без всяких значительных улучшений. Наряды же все ее были Нутины, мессалонские или вновь подаренные женихом, но перекроенные и удлиненные на Золотинку.

Утром, едва проснувшись, немытая и нечесаная, в одной рубашке, оставив свои роскошные покои, Нута молчаливо проскальзывала в маленькую комнатку Септы и ныряла к сестре в постель. За Нутой тянулись с полдюжины служанок с гребнями, тазами, кувшинами и шкатулками. Несли наряды, зеркальца, помады и притирания. И еще две девушки подгадывали случай, чтобы услужить Септе. Получалось невероятное столпотворение при том, что рядом пустовала просторная спальня Нуты.

Вчерашние шаровары и рубашка оставались в небрежении — одно, другое и третье. Разнообразие расцветок, тканей, отделки, покроя, всякого рода украшений, узорочья… платки, ширинки, кружева, пристяжные воротнички и сменные рукава, ленты, пояса, заколки в бесчисленных сочетаниях — все это скоро утомляло Золотинку, она уставала различать. Путалась и Нута, она возвращалась к однажды примеренным платьям и девушки принимались ворошить снятые и отвергнутые наряды.

— Ну а ты, ты что? — сердилась Нута, озабоченная, казалось, больше всего тем, чтобы одеть Септу. — Выберешь ты себе что-нибудь? Сколько можно?

Тогда Золотинка не долго думала. Невольно указывая на себя пальцем, кончик которого касался ключицы, она задумчиво оглядывала пестрые груды на полу и на кровати… Вот это и вот это! — пускала она палец по прямому назначению.

Это — было воздушное розовое платье, нижнее. Второе это было платье верхнее, тяжелое, твердое в складках, с разрезанными вдоль длинными откидными рукавами, в разрезе которых выглядывали розовые живые руки. Жесткий покрой отчетливо обозначал точеный Золотинкин стан, подол, расширяясь от бедер, стоял колоколом.

Все еще неодетая, Нута глядела в задумчивости. Словно не знала никогда у себя таких нарядов. Была ли это ревность?.. Не только. Скорее смутное удивление. И еще, чувствовала Золотинка, в трудной борьбе с ревностью удовольствие. Несколько дней хватило Золотинке, чтобы понять, что скрытная натура Нуты не исчерпывается простыми определениями.

— Владеешь ли ты искусством приятной и занимательной беседы? — с вызовом говорила Нута после заминки, которая ушла на то, чтобы справиться с завистливым побуждением.

— Нет, — отвечала Золотинка, отставив зеркало.

— Нет? В самом деле? — всплеснула ладоши Нута, искренне ужасаясь. — А я нарочно изучала искусство беседы. Меня учили лучшие ораторы Мессалоники.

— Мессалоника славится своими ораторами, — сказала Золотинка с ускользающим выражением.

Но Нута не уловила выражения, только смысл через посредство мамки-толмачки. Миролюбивое замечание Септы возбуждало в ней потребность в великодушии.

— Конечно… в твоем… в этом маленьком городке так трудно было найти хороших учителей… Но, может быть, ты изучала гармонию? — давала она Золотинке надежду.

— Что такое гармония?

— Гармония — это наука приводить в соответствие лад звучаний с приятной интонацией стихов.

— О нет! — поспешно отвечала Золотинка. — Не изучала.

— Что же тогда остается? — со сдержанным торжеством разводила руками Нута. — Какое изящное ремесло тебе за обычай? — (Так это звучало в устах переводчицы.) — Ты что же… осталось без воспитания? Потомок великих Санторинов… — говорила Нута, страдальчески сморщившись. — И ты не имела случая постигнуть искусство танца?

— Искусство? С искусством пожалуй туговато. Но вот сплясать — это другое дело. Если на палубе очертят круг и разложат яйца, я спляшу тебе между, ними, ни одного не раздавив. Насчет искусства — нет, не могу сказать, чтобы я училась танцам. Я их перенимала, где придется. Хорошенько набравшиеся моряки лихо отплясывают. Разве что совсем начинают чертить килем по грунту… но это уж ближе к ночи. Только причем тут гармония? Нестройный гул кабацкого барабана ожесточает незрелые души, Нута. Трудно привести в соответствие то, что не имеет правильного лада, с тем, что не имеет приятности.

— Что ты хочешь сказать? — Странно было видеть на гладеньком лице Нуты трудно наморщенный лобик. Вот она опять потеряла едва обретенную уверенность. Золотинка чувствовала, что без нужды нахамила.