Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга цены

Пол чуть качнулся из стороны в сторону, а в голове весело зашумело, и Фома почти с радостью ухватился за протянутую руку.

— Э, брат, да ты, я гляжу, не в лучшем состоянии… ничего, сейчас выйдем, свежий воздух и все такое. Давай, дорогой, давай, осторожненько, потихонечку… в части-то вас, поди, обыскались уже. — Крепкая рука схватила Фому за локоть и потащила за собой.

— Нехорошо ведь, когда люди волнуются, правда?

— Правда, — согласился Фома.

Вышли на улицу. После «Старой крепости» прогретый за день воздух казался удивительно свежим, солнце катилось к закату и длинные тени черными полосами пересекали черный же асфальт.

Черное на черном — смешно! А воздух кажется серо-лиловым, точно пропыленным и прокуренным одновременно.

— Давай, двигай, говорун ты наш… — из голоса незнакомца разом исчезло все дружелюбие.

— Куда?

— Туда.

«Туда» означало повозку, запряженную унылой вислобрюхой лошадью, что с откровенным недовольством взирала на закат, людей и изредка на железный ящик, к которому люди зачем-то прицепили колеса. В ящике имелось маленькое, забранное решеткой окно и внушительных размеров замок на двери.

— Я туда не полезу… — Фома попытался вырвать руку. Только не в ящик, он помнил, насколько тяжело существовать в таком вот ящике… бесконечное движение, постоянная жара и постоянная жажда, странное состояние, когда ничего не хочется и в конце пути — существо, которое сожрала его, Фомы, душу, а вместо нее напихало чужие воспоминании.

— Пожалуйста, я не хочу туда… — Фома попытался оказать сопротивление, а когда не вышло — незнакомец был силен — хотел закричать, но закричать ему не позволили. Резкий удар по голове, мгновенная потеря ориентации, движение, лязг железных запоров, не изнутри — снаружи, и острый запах мочи.

А через не видно неба… ничего не видно.

— Ну что, идиот, съездил в город? — Ехидно осведомился голос.

Глава 7

Коннован

Лес мне нравился гораздо больше, чем степь или болото. Воздух пахнет хвоей и смолой, под ногами потрескивают белесые ветки лосиной бороды, а главное, что в сапогах больше не хлюпает вода. Серб впереди, насвистывает себе что-то под нос. В последнее время он пребывает в подозрительно хорошем настроении, и я не могу отделаться от неприятного предчувствия — Серб определенно что-то затевает, знать бы еще что именно.

— Ты не замечала, что люди крайне редко смотрят вверх?

Вопрос неожиданный, впрочем, ответа Серб дожидаться не стал.

— Было дело, как-то браконьера одного травили…

— Как травили?

Черт, ну кто меня за язык тянул? Серб отозвался охотно.

— Ну как положено, с собаками. Собаки-то у меня хорошие были, по воде след брали. Не веришь? Вот ей богу! Чтоб мне провалиться, если вру. Золотые собачки, за выжлеца так и предлагали, по весу золотом, но я отказался. Хотя зря, конечно, через пару месяцев все равно подох, сукин сын. Ну так я ж не о том рассказать хотел. Короче, стали собаки на след, день гоним, второй, третий, ну и замечаю я, что ходим-то по кругу. Знаешь, чего этот стервец удумал? В жизни не догадаешься! Осторожно, тут нора, ногу не сломай.

Послушно переступаю и так же послушно слушаю очередную гадостную историю. Почему гадостную? Да потому что Серб других не знает.

— Ну так вот, он круг протоптал — мы ж не торопились-то, ну, такая забава редко выпадает — а когда на свой же след вернулся, то на дерево полез, а дерево то с другим веревкою связано, а то в свою очередь с третьим, и так почти до ручья, чтоб, значит, с дерева и на воду, где уж тут собакам сообразить. Да и мы-то вверх не больно глядели.

— Неужели ушел? — Вот это было бы неожиданной развязкой.

— Обижаешь, кисуля. В тот раз пришлось, конечно, возвращаться, ну да мы через две недельки снова вышли, собак, как водится, по следу, ну а я и Тилли в засаду у дерева, сутки этого урода ждали, зато потом весело получилось. Забирается он на дерево, а веревки-то обрезаны, он спускаться, а тут мы. — Серб быстрым движением снял со ствола белую ночную бабочку и, перехватив пальцами толстое мохнатое тельце, поднес ее к моим глазам. Бабочка в тщетной попытке вырваться истерично дергала короткими некрасивыми крылышками и широкими ветвистыми усиками.

— Вот и он как эта бабочка, ни вниз, ни вверх… правда смешно?

— Убери!

У бабочки круглые глаза и свернутый спиралью хоботок, вокруг крыльев белое облако отлетевших чешуек. Серб, усмехнувшись, сжал пальцы, желтоватые бабочкины внутренности потекли по пальцам, а тельце продолжало дергаться.

— Живучая мерзость, — Серб отбросил бабочку в сторону. — Тот браконьер тоже живучим был, двое суток на сосне просидел, ну и потом еще неделю в камере протянул… у людей кровь красная, у бабочки желтая, а у тебя какого цвета, а кисуля?

— Такого же, как у тебя.

— Ну, на свою кровь смотреть не интересно. Кстати, давно хотел спросить, ты не боишься?

— Тебя? Нет, не боюсь.

Во всяком случае, пока со мной оружие. Серб, конечно, псих, но псих благоразумный, лезть на рожон не станет, он уже имел возможность убедиться, что я сильнее, ну или хотя бы не слабее.

Это я себя так успокаиваю, на самом деле от его историй мне становится очень даже неуютно. А Серб снова впереди, идет как ни в чем не бывало, песенку свою насвистывает. Весело ему.

— Ты, кисуля, изредка вверх-то поглядывай, — бросает он, не оборачиваясь, — а то мало ли…

Лес закончился внезапно. Ровные шеренги сосен замерли у невидимой границы, и только куцая травка кое-где разбитая белыми проплешинами лосиной бороды да неестественно-хрупкие кусты бересклета осмеливались нарушить ее. Впрочем, кусты исчезали шагов через пять, трава — через пятнадцать, а дальше, до самого чертова горизонта тянулась сухая, разодранная глубокими трещинами, земля. При всем этом она поднималась вверх, образуя то ли горб, то ли опухоль.

— Ни хрена себе, — прокомментировал увиденное Серб. — Нет, ну такого я еще не видел. Кисуля, определенно твое появление внесло в мою унылую жизнь приятное разнообразие.

— Ты собираешься туда идти?

— А ты нет?

— Как-то не тянет.

Трещины видны даже отсюда, а у земли нездоровый красновато-бурый оттенок.

— Будто шкуру сняли, — Серб подошел к самому краю зеленого ковра и, присев на корточки, принялся рассматривать землю. Мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться.

— Это не земля, а камень, или металл, или и то, и другое вместе. Вот, послушай. — Серб постучал когтем по розоватому наплыву. Звук получился донельзя странный, ни на что не похожий. Наверное, следовало бы взять образцы, но, во-первых, еще неизвестно, как надолго я здесь застряла, а во-вторых, прикасаться к этому розово-бурому уродству было противно.