Александр Прозоров - Золото мертвых

Вот тут Зверев забеспокоился по-настоящему. Если он прав – дубрава гостя может и не отпустить. Заворожит, заморочит, закружит – и появится еще одна жертва у каменной выпи. Он забормотал защитное заклинание от всякого зла, от ведьм черноглазых и зеленоглазых, от нежити лесной и, подкрепив древнее язычество крестным знамением, начал выбираться по собственным следам.

Уже увидев впереди блеск воды, князь остановился и сделал последнюю попытку договориться с дубом, растущим совсем на отшибе. Однако тот, хотя болезненно и не кололся, все равно неприятно отозвался в ответ на прикосновение.

– Инопланетяне здесь растут, что ли? – перекрестился Зверев. – Ладно, разберемся.

Едва заметив хозяина на причале, Звияга кинулся ему в ноги, склонил голову:

– Дозволь слово молвить, Андрей Васильевич! Не вели княгине печь разжигать, погубит всю работу!

– Ты слыхал, Андрей?! – взмахнула сжатым кулачком Полина. – Не слушаются меня смерды безродные, отказываются огонь разжигать!

– Да погубит же все, пр… княгиня… Ну, нельзя глиняную печь сразу палить, просохнуть ей надобно! Растрескается, княже!

Оказалось, под крытым дранкой навесом строительные работы подошли к концу. Стоявшей там печке из вмазанных в глину камней размерами было далеко до деревенской, но и она внушала уважение Топку выложили понизу небольшими выпуклыми булыжниками, более крупные камни составляли основание, а мелкие сходились в овальный свод толщиной в две ладони. Лежать сверху нельзя, но тепло держать будет. Труба, тоже глиняная, из камушков среднего размера, поднималась чуть выше вытянутой руки.

– Красиво получилось, – признал Зверев.

– А топить смерды не хотят! Кнута давно не пробовали.

– Звияга? – покосился на холопа Андрей.

– Так не высохла глина! Растрескается! Нужно одождать хотя бы седмицу. А лучше – все три.

– А нам все это время соленой кумжей давиться?

– Да зачем же, матушка княгиня?! Деревня рядом, семь печей в ней стоит. Завсегда снедь приготовить можно. Опосля либо сюда принесть, либо на дворе у старосты вам стол честь-честью накроем.

– Полюшка, милая, – кашлянул Андрей. – Слышал я краем уха, что кувшины, крынки, кружки и прочую глиняную утварь после лепки и впрямь подсушивают около недели, а уж потом обжигают. Здесь у вас глины слой толстый, сохнуть ей намного дольше придется. Как горячего ни хочется, а с месяц обождать нужно. Не из кирпича ведь – это там швы тоненькие выходят, воду быстро отдают. Мы уж долго терпели, так давай еще немного обождем, хорошо?

– До осени?

– Зато служить будет долго-долго. Всегда здесь, и хоть сразу после причаливания зажигай.

Княгиня обреченно махнула рукой:

– Да делайте что хотите.

– Андрей Васильевич, – обрадованный успехом, подступил к князю Звияга. – Дозволь в деревне нынче заночевать? Поутру заодно и пригляжу, чтобы завтрак для вас состряпали.

– Андрюшенька, ты и не ведаешь, что тут без тебя творилось! – всплеснула руками княгиня. – Что ни минута, то одна, то другая баба на причал тянется, с холопами разговоры заводят, знакомятся. Глаза у всех блудливые, что у кошки весной. И дитям малым груди показывали, старого Лучемира – и то завлечь пытались. Не пускай его никуда, бес похоти его растревожил, блудом заниматься станет, похабщину всякую творить.

«Еще бы, – мысленно пожалел здешних баб Зверев. – Небось, один мужик на пятерых в деревне обитает, и новым взяться неоткуда».

– Напраслина это, Андрей Васильевич, – замотал головой холоп. – Никакого блуда у меня и в мыслях нет. Поболтать со знакомыми новыми хочется, молочка парного попить. Всего часочек малый перед сном. На сеновале покемарю, а утром присмотрю, чтобы горячего вам сготовили. Слышал я, окуней ввечеру коптить хозяйка сбиралась. А они, горячие, страсть как вкусны. Передам повеление, чтобы наутро часть оставили да на рассвете закоптили. Али кашу с салом можно сварить, щуку запарить…

– Хватит, не старайся, – презрительно фыркнул Зверев. – Не отпущу. Без блуда ты и здесь покемарить можешь.

Звияга с минуту переваривал услышанное, потом осторожно переспросил:

– Ты, Андрей Васильевич, не обмолвился?

– Нет, конечно, – пожал плечами Зверев. – Ведомо мне, что после разврата и прелюбодеяния частого через девять месяцев младенцы обычно рождаются. Сиречь, работники новые, как подрастут, смерды, хозяйки подворий и матери будущие. А у меня в княжестве в людях нехватка острая. Посему блуд я простить могу. Но просто спать… Спать ты и на ушкуе спокойно можешь.

– Дык, Андрей Васильевич, – облизнул губы холоп. – Коли нужда такая… То я, того… Ко греху склонить постараюсь. Вот крест святой, совращу. Как есть, совращу.

– Ну, коли совратишь, – почесал в затылке Зверев. – Коли так, то иди. И чтобы развратничал за троих!

– Сделаю, Андрей Васильевич, – весело поклонился Звияга. – Дык, окуньков копченых горяченьких к ужину не желаете? За час с небольшим обернусь. Велю готовить, да обожду, пока запекутся.

– Беги. Он тебе сейчас не нужен, Полинушка?

Княжна медленно покачала головой. Видимо, она никак не могла привыкнуть к мысли, что холопий грех, похоть и разврат могут оказаться весьма полезными для ее, княжеского, хозяйства. Мораль вступила в решительную битву с практицизмом – и победы пока не одержала.

– А мне в деревне переночевать дозволишь, княже? – спросил с палубы Левший. – Мне тоже, того… Молока парного обещали.

– Без ужина останешься.

– Не останусь, – довольно осклабился холоп.

– Я тоже еще на что-нибудь сгожусь, Юрий Семенович, – вдруг подал голос седовласый кормчий. – Отпустишь верного старика? На месте буду, без меня отчаливать не придется.

– Ступай, – махнул рукой Андрей; – Отдохни. Авось, до нового похода сил наберешься. Будешь нужен – староста найдет.

– А я, княже? – неуверенно поинтересовался Тришка.

– Тебя, олуха, награждать не за что, – заметил князь. – Разве из жалости к бабе, что на тебя польстилась… Но смотри: хоть каплю хмельного выпьешь – шкуру с живого спущу.

– Вот те крест, Андрей Васильевич, – судорожно замахал сжатыми перстами холоп. – Ни капли! Ни в жизнь!

Наступила тишина. Зверев огляделся, позвал:

– Пахом, ты где?

– За навесом я, княже. Дранку для крыши лущу. Велишь на глаза выйти?

– А ты чего не отпрашиваешься, дядька?

– Я свое дело и здесь, за кустами, сделаю, княже. А ночевать у бабы оставаться – напрасную надежду в ней зарождать. Нехорошо это. Стыдно.

– А коли не напрасную? – возмутился Левший.

– Так я своей мысли не навязываю, – ответил Пахом. – Коли совесть дозволяет, ночуй.

– Небось, одного меня просто боишься оставить? – усмехнулся Андрей. – Так я уже не маленький, дядька.