Николай Романецкий - Узревший Слово

Забава вдруг фыркнула и выскочила на кухню.

— Поживем — увидим! — сказал Свет, проводив служанку взглядом.

Однако гостью такой ответ не удовлетворил.

— А вот мне интересно, — сказала она, — зачем вы освободили меня из тюрьмы?

— Вы были вовсе не в тюрьме, — сказал Свет. — Вас просто держали в изоляторе.

— И из одного изолятора я попала в другой!

— У меня вы в гостях…

— Но с чего бы это вы пригласили меня в гости? Я вам что, понравилась?

— С какой вдруг стати вы мне должны понравиться! — возмутился Свет. И осекся. — Меня просто заинтересовало ваше заболевание. В моей практике такого еще не встречалось, но я очень надеюсь с ним совладать.

— Значит, я вам не понравилась? — гнула свое Вера.

Пора покончить с такими вопросами раз и навсегда, подумал Свет. И сказал:

— Милая девица! Вы не могли мне понравиться или не понравиться. Чародеи женщинами не интересуются!

— Странно! — сказала она. — А мне показалось, тот мужчина, что меня осматривал первым, очень даже заинтересовался.

Свет раздраженно фыркнул:

— Ну с ним-то такое вполне возможно! Он не волшебник и уж тем паче не чародей…

— А чем отличается чародей от волшебника?

— Силой Таланта. Чародей это волшебник более высокой квалификации.

И мне странно, подумал он, что вы не разобрались в ауре Бондаря. Если вы — волшебница, должны были… Или все это говорится только для того, чтобы запутать меня?..

В трапезной вновь появилась Забава, и Свет бросил на нее мимолетный взгляд. Забава явно сгорала от ревности: ее недалекому бабскому умишку не хватало понимания, что любая ревность в отношении волшебника попросту смехотворна.

— Это правда или вы шутите? — сказала Вера. — Неужели возможно такое, чтобы мужчина, если он здоров и достаточно молод, не интересовался женщиной?

— Волшебники — не мужчины, — сказал Свет. — Как и колдуньи — не женщины. Они вынуждены жить с теми телами, какими их оделила Мокошь, но они не простые люди. И как не простых людей, их не интересуют людские страсти.

Если они не связываются с додолками, добавил он мысленно.

Вера почувствовала его раздражение. Или заметила ненависть в глазах Забавы. А может быть, узнала все, что хотелось… Во всяком случае, завершился ужин в привычной Свету тишине. Вот только сегодня эта тишина была ему совсем не с руки.

В десять вечера Свет решил, что настала пора занять наблюдательный пункт. Он вышел из кабинета, но по дороге завернул на первый этаж.

Дом был тих. Прислуга уже отправилась спать, и только Берендей сидел на кухне над какими-то бумагами. Рядом лежали счёты. Услышав шаги, эконом поднял глаза, вопросительно посмотрел на хозяина. Свет помотал головой, и Берендей вернулся к проблемам домашнего хозяйства.

На втором этаже, естественно, тоже царила тишина. Но когда Свет приблизился к гостевой, из-за двери донеслось негромкое пение. Голосок у гостьи был неплох — тонок и нежен, — зато мелодия показалась Свету отвратительной. И совершенно незнакомой. Во всяком случае, в Словении таких песен не пели.

Свет осторожно подкрался к двери, проверил наложенное заклятье. Заклятье было в порядке — никому из нормальных людей, находящихся в гостевой, и в голову бы не пришло подойти к двери. Следов попытки снять его изнутри вроде бы не наблюдалось.

Все так же, крадучись, Свет пробрался ко входу в секретную каморку и медленно повернул ключ в замке. Нахмурился: секретная каморка всегда вызывала любопытство новеньких служанок, как-то сам застал Ольгу заглядывающей в замочную скважину, пришлось даже выговор ей сделать. Среди низшей прислуги ходили самые дикие предположения о характере таинственной комнаты, которую дозволялось убирать только жене Берендея Станиславе. Говорили, будто хозяин хранит там свои деньги, а сейф в кабинете — лишь дымовая завеса. Впрочем, кое-кто из девиц в своих предположениях доходил и вовсе до полной глупости: мол, чародей — полный извращенец, держит за закрытой дверью картинки с изображением неодетых дам и занимается, глядя на них, сухим непотребством, потому-то на живых женщин и внимания не обращает, как и все они, эти чародеи, им, наверное, токмо колдуньи подходят…

Свет не обращал на подобную болтовню никакого внимания: у кого что болит, тот о том и говорит, что взять с глупых куриц, они даже слова «онанизм» никогда не слышали… Впрочем, такие разговоры продолжались недолго — жена Берендея быстро просвещала новеньких, и их интерес к чародею так же быстро пропадал. Эта тактика не сработала лишь с Забавой…

Свет вошел в каморку и наложил на ее дверь легкое защитное заклятье. Отдернул шторку, прикрывающую окошко в гостевую. Со стороны гостевой окошко представляло собой самое обыкновенное зеркало, расположенное над умывальником. На противоположной стене каморки шторка закрывала другое такое же окошко — в кабинет Света.

Газовые светильни по ту сторону зеркала были потушены, но поскольку на улице было еще достаточно светло — да и окна открывались на Волхов, на заход солнца, — то искусственного освещения и не требовалось.

Вера в легком домашнем платье расположилась на кровати, лежала поверх покрывала, закинув руки за голову, смотрела в потолок и мурлыкала свою странную песню. Так продолжалось минут пять. Свет терпеливо ждал.

Наконец гостья встала, потянулась и, тряхнув пшеничной гривой, подошла к окну. Свет насторожился. Вера легко справилась со шпингалетом и оконной рамой, приблизила лицо к прутьям решетки. Свет качнул головой: обычно выходцы из Западной Европы при открывании русского окна испытывали поначалу определенные трудности — они привыкли, что половинка рамы поднимается снизу вверх. Впрочем, настоящих лазутчиков супротивники, разумеется, готовили достаточно квалифицированно, и русские рамы они открывать умели.

Вера смотрела вниз, на набережную, но никаких жестов не делала, а лица девицы Свету не было видно. По-видимому, она просто разглядывала людей, прогуливающихся по берегу Волхова.

В комнате постепенно стало темнее. Свет ждал.

Вера снова замурлыкала песню, закрыла окно и подошла к зеркалу. Посмотрела на свое отражение. Свет с трудом подавил в себе желание опустить глаза. Впрочем, если она была колдуньей с развитым Талантом, то должна была почувствовать, что на нее смотрят. Однако никаких признаков этого не наблюдалось. Вера подмигнула себе, улыбнулась. Взяла гребень и принялась расчесывать волосы. Пшеничные волны струились между зубьями гребня. Потом гостья принялась расстегивать пуговицы на платье. А Свет подумал, что сейчас в ее движениях нет ничего от великородной дамы: они были резки и стремительны.